Возмездие на пороге. Революция в России. Когда, как, зачем?

Современная правящая бюрократия – и в этом нет никаких сомнений, – последовательно создав авторитарный режим, никоим образом не соответствует объективным требованиям, предъявляемым им к ней самой. Она напоминает недоросля, купившего на случайно свалившиеся ему на голову «нефтяные» деньги мощный роскошный автомобиль, но не удосужившегося ознакомиться не только с правилами дорожного движения, но и с азами управления машиной.

Уже одна ее органическая неспособность не то что породить сколь угодно хилый общенациональный проект, но даже и осознать саму необходимость этого проекта (а не его симулякров) полностью исключает все ее надежды на приобретение, пусть даже в сколь угодно отдаленном будущем, авторитарной легитимности.

Таким образом, ни демократическая, ни авторитарная легитимность, несмотря на все успехи в надувании различного рода рейтингов, оказываются в принципе недоступными для путинского режима.

А значит, всякая, пусть даже жестко контролируемая административными и политическими инструментами, процедура передачи власти представляет для него смертельную опасность, которую в принципе невозможно избежать.

Именно поэтому, кстати, столь оголтелую ненависть возбудило у правящей бюрократии создание группой безобидных либералов, не способных договориться даже между собой, вполне невинного и беззубого «Комитета-2008». Ведь напоминание о неизбежности передачи власти в 2008 году (пусть даже и передачи самим себе) лишь для скользящего по поверхности явлений либерала является простой и безобидной констатацией бесспорной календарной истины. Для представителя же режима, особенно ощущающего, а то и понимающего его суть (а таких, как это ни парадоксально, немало), простое перечитывание календаря звучит страшным и едва ли не мистическим напоминанием о неизбежности политической гибели. Те же, кто по непониманию или геройству рискует напоминать власти очевидное, становится естественным объектом и жертвой ее гнева, ярость и разрушительность которого лишь усиливается по мере роста понимания его исторического бессилия.

Насколько можно понять, Путин и его окружение с нарастающей ясностью ощущают холодное дыхание весны 2008 года уже с начала 2005 года. Как бы ни устал лично президент от интриг, страха и груза ответственности, он вряд ли способен отказаться от связанного со своим статусом уровня потребления, в том числе (а с учетом общего уровня жизни представителей силовой олигархии, к которой он, по-видимому, принадлежит – в первую очередь) и символического.

К наиболее важным элементам последнего следует отнести в первую очередь не почести, оказываемые ему внутри страны, но участие во встречах «большой восьмерки» и обсуждение на равных (или якобы на равных) интересующих его вопросов с признанными лидерами мира. Главной же компонентой этого символического потребления представляется ни с чем не сравнимое, непередаваемое ощущение непосредственной личной причастности к решениям и процессам, определяющим судьбу всего человечества.

Правящая бюрократия, по всей видимости, не может и помыслить о том, чтобы выпустить из рук власть, однако развитые страны, и в первую очередь США, как представляется, весьма жестко обозначили свою позицию: Конституция не должна переписываться под текущие нужды президента Путина и его окружения, и он не может в нарушение (или в изменение) ее остаться у власти на третий срок.

В то же время острая объективная потребность в безопасности российских ядерных объектов и надежной работе экспортноориентированной части нефтегазового комплекса объективно вынуждает Запад стремиться к обеспечению стабильности в России. [48]

48

Подобного рода успокаивающие соображения длительное время отвергались автором, так как исходят из отнюдь не очевидного предположения о заинтересованности развитых стран Запада, и в первую очередь США, в сохранении территориальной целостности России.

Между тем до последнего времени эта заинтересованность представлялась практически несуществующей. Распад России действительно грозил глобальными проблемами с ядерной энергией, однако вполне возможное (и, более того, уже начавшееся) установление точечного военного контроля США за ограниченным числом ее ядерных объектов позволяло решить эти проблемы с высокой (по крайней мере, со вполне приемлемой) вероятностью. В то же время не вызывало сомнения, что американским глобальным корпорациям и американскому государству было бы значительно проще установить контроль за нефтегазовыми ресурсами раздробленных государственных образований, возникших после распада России на ее месте, чем за теми же самыми ресурсами, принадлежащими современной России.

Поскольку современная правящая бюрократия шла навстречу американцам в обоих направлениях, предоставляя им растущий контроль как за ядерными объектами России, так и за нефтегазовыми месторождениями, до последнего времени американское государство, насколько можно понять, оставалось равнодушным к возможному выбору между двумя сценариями: преимущества распада России казались зыбкими, порождали много новых опасностей и ставили ленивую по самой своей природе бюрократию перед лицом необходимости новых действий. При этом США получали необходимое себе и при сохранении территориальной целостности России, а последняя находилась на все большей периферии американского взгляда на мир.

Ситуацию в корне изменило стремительное возвышение Китая, создавшее в стратегической перспективе реальную угрозу американскому доминированию. Активизируя радикальный ислам как один из инструментов «взламывания» Китая (и блокирования развития современного конкурента США – Евросоюза), американское руководство тем не менее осознало, что распад России по любой причине, в том числе и в результате усиления исламистов, объективно приведет к передаче под китайский контроль колоссальных регионов, пригодных для заселения сотнями миллионов человек и обладающих значительными природными ресурсами, качественно снижающими зависимость Китая от остальных стран мира.

Подобное усиление Китая, насколько можно понять, расценивается американцами как прямая угроза, которую следует избежать. А это объективно заинтересовывает США в сохранении территориальной целостности России и превращает в правду дежурные заявления политиков о соответствии стабильности нашей страны коренным интересам Запада.

Неприятие открытого попрания демократических процедур и самой законности (какой стало бы сохранение Путина у власти после двух президентских сроков) в сочетании со стремлением к стабильности в России объективно толкают США к поддержке (а возможно, и совместному проведению) операции «Преемник-2». Ведь по-настоящему свободные конкурентные выборы невозможны при нынешней правящей в нашей стране бюрократии и в силу этого могут привести к непредсказуемому развитию событий, что противоречит заинтересованности развитых стран во внутрироссийской стабильности.

При этом практически не вызывает сомнений, что политический наследник Путина должен быть «своим» не только для него, но и для Запада, – раз уж Россия пока еще не доведена до состояния, когда ее президентом (по аналогии с некоторыми прибалтийскими странами, Афганистаном или Ираком) может быть с соблюдением демократических формальностей назначен эмигрант в третьем поколении или выехавший из Советского Союза 30 лет назад владелец закусочной в Нью-Йорке.

Провал операции «Преемник»?

По ряду косвенных признаков можно с высокой степенью вероятности предположить, что в качестве преемника американцы в конце апреля – начале мая 2005 года предложили Путину заведомо неприемлемого для того Касьянова. Причины острой «любви» президента к второму по качеству (после Примакова) премьеру пореформенной России могут быть самыми различными – от зависти к представительной внешности и внутренней психологической гармонии до органической неспособности простить Касьянову его грубого и внезапного увольнения, – но при всей неопределенности своих причин они не способны вызывать ни малейшего сомнения.

По всей видимости, подготовка уголовного дела против Касьянова (а возможно, и нескольких уголовных дел сразу – на случай, если «дачное дело» не напугает его и не вынудит отказаться от активного участия в политической жизни) началась немедленно после того, как правящая бюрократия России получила соответствующие предложения представителей развитых стран.

Насколько можно судить, сразу же после этого и по крайней мере до начала осени приемлемой для Путина и его окружения кандидатурой на пост преемника стал Д. Козак – представитель группы либеральных фундаменталистов, что в принципе делало его теоретически приемлемым для Запада, но при этом (как «питерский юрист») весьма близкий к Путину человек.

К сожалению, профессиональные качества этого представителя правящей бюрократии, по распространенной точке зрения, вполне соответствуют доминирующему в современной России представлению о ее членах. Благодаря этому перспектива его превращения в реального руководителя страны заставляла буквально трепетать от ужаса за ее судьбы даже специалистов, весьма критически настроенных по отношению к Путину и поначалу поддерживавших идеи, выдвигаемые и рекламируемые Козаком.

Насколько можно понять, «главный президентский юрист» практически равнодушен к практике применения инициируемых им и разрабатываемых под его руководством законов. Складывается ощущение, что он вообще не видит практику правоприменения как самостоятельную сферу деятельности людей, отличную от конструирования и написания законов, и даже, более того, не подозревает о существовании этой сферы.

Именно эта потрясающая всякого правоведа особенность, граничащая с обыденной для современной правящей бюрократией безграмотностью, вероятно, и превращает его деятельность в цепь «достижений», более всего напоминающих профессиональные катастрофы.

В самом деле, первая же связанная с именем Козака реформа – судебная – не только поставила суды, по сути дела, под контроль исполнительной власти, но и, насколько можно понять, окончательно дискредитировала их в глазах общества, похоронив последние надежды последнего на превращение судов в независимый, беспристрастный и правовой инструмент разрешения конфликтов. [49]

49

Справедливости ради надо отметить, что одной цели судебная реформа все же достигла: она вывела основную часть региональных судов из-под контроля региональных властей – правда, не для обеспечения независимости судебной власти, а, насколько можно понять, для ее подчинения президентской «вертикали», делом отрицающей саму идеологию разделения властей.

Однако в отношении региональных подразделений формально тоже являющейся независимой прокуратуры, а также подчиняющихся президенту, а не правительству МВД и некоторых иных силовых структур эта задача была решена в рамках института полномочных представителей президента.

Весьма вероятно, что и перевод судебной системы из-под регионального под федеральный контроль также был вполне осуществим в ходе разделения страны на семь федеральных округов. В этом случае реформа судебной системы «по Козаку» (за исключением существенного увеличения расходов на ее содержание, не имеющего, впрочем, прямого отношения к процессу реформирования) была, строго говоря, просто избыточной.

Второе масштабное детище этого «эффективного менеджера» путинской «бригады» – административная реформа – обернулась продолжающимся уже более полутора лет параличом правительства, погруженным во внутренние склоки, институционально обусловленные именно проведенными преобразованиями. [50] Поистине, если бы кто-то хотел искусственно сконструировать в российском государстве управленческий кризис, он не смог бы придумать ничего более разрушительного.

Наконец, мало кто помнит, что закон о людоедской монетизации льгот, доказавшей миллионам россиян объективную враждебность им правящей путинской бюркратии и кардинально изменившей их отношение к сложившемуся политическому режиму, на самом деле был всего лишь законом о «разграничении полномочий между уровнями власти». Да, монетизация была творением заслуженно проклятых народом России Зурабова, Кудрина и Грефа, но ее основные принципы и механизмы были сформированы, насколько можно понять, именно Козаком. По всей видимости, он из органически присущего ему стремления к порядку возжаждал максимально упростить и формализовать сложившийся во многом несовершенный, но все-таки живой и функционировавший общественный организм, распределявший обязанности и деньги между федеральными, региональными и местными властями.

50

Подробней об этом и о других реформах, подготовленных либо инициированных Д. Козаком, см. в книге Михаила Делягина «Россия после Путина. Неизбежна ли оранжево-зеленая революция?» М., «Вече», 2005.