Возьми меня в долг

— Я ведь говорил тебе так не называть меня, — бурчит. Зарывается, кажется, носом в мои волосы и касается шеи. Проникает ладонью под одеяло и скользит по плоскому животу вниз. — Ты всегда такая горячая по утрам?

Это должна быть пошлая шутка, но вот мне сейчас не до смеха.

— Мне холодно, — трясусь и не чувствую пальцев ног и рук. Они словно заледенели. В морозильнике лежала, что ли, всю ночь?

Натягиваю на себя одеяло и укрываюсь с головой, несмотря на шаловливую руку, которая ныряет между плотно сжатых ног. Я как эмбрион в теле матери.

Чужая ладонь до намеченной точки не доходит. Останавливается.

И я не сразу сквозь какой-то туман слышу обеспокоенные слова Рихтера:

— Блять, да ты же вся горишь…

Ага… Горю. Но в то же время трясусь от озноба.

И всё из-за глупого бассейна с холодной водой и одного недовольного урода, что из-за обиды столкнул меня в неё…

* * *

Я всё ещё не могу согреться. Температура херачит под тридцать девять. И я понимаю, как врач, что сейчас мне необходим постельный режим, но…

Я не хочу.

Потому что Алекс оставил бы меня в комнате и вызвал врача. Но я воспротивилась. Со мной всё нормально. Обычная простуда.

Мне не нужны лишние слухи, что-то вроде того, что я не работаю и нахожусь в этом доме. Никто не знает, что я и так иногда здесь ночую. Не по своей воле. А что же разлетится по дому, когда ещё и эта информация расползется? Нет уж.

Я уже выпила жаропонижающие. В работе не так сильно замечаю, что горю изо всех сил.

— Эй, ты в порядке? — мимо меня кто-то проходит. Не понимаю. Все голоса сейчас смешиваются. Что один, что другой — один и тот же.

— Да-да, — отвечаю, а сама работаю шваброй с тряпкой для окон. Встаю на носочки и достаю до верхней рамы. На стремянку лезть не стала, вдруг голова закружится.

Упасть — последнее, что я планирую сделать.

— Ну, ладно…

Пару минут, и я снова остаюсь одна. Отдыхаю некоторое время и, вдыхая свежий весенний воздух, перехожу к другому окну. Опять поднимаю свой инструмент.

Но только прохожусь несколько раз по стеклу…

Как перед глазами снова начинает всё плыть. Словно вода попала в глаза.

Крепче хватаю палку, чтобы не уронить её на себя. И не замечаю, как коленки подкашиваются, и я сама лечу вниз, ничего не понимая.

Ноги слабнут в один миг.

И я не жмурюсь, боясь, что на меня что-то упадёт. Потому что в этот момент мне настолько плевать…

Что я не замечаю железных, почти стальных рук, которые обхватывают меня за плечи.

— Выпендрёжница, — звучит где-то сверху, а я не могу открыть глаза. Хотя… Этого мне и не надо. Я узнаю Рихтера по голосу и недовольному тону… Абсолютно всегда. Даже несмотря на то, что все остальные для меня — на одно звучание.

* * *

— Вы вроде тоже врач, но…

— Тугодум, — доктор не успевает договорить. Ледышка его перебивает. Ещё так сердито. Злобно.

— Хорошо отмечено, господин Рихтер, — поддакивает ему врач. А мне сейчас всё равно. Потому что я опять закрываюсь с головой, вспоминая вчерашнюю ночь.

И всё из-за этого «господин».

Зачем он к нему так обратился?

Я же теперь горю ещё сильнее.

— В общем, я всё выписал. Строго постельный режим. Через три дня лучше не станет — вызывайте. Через недельку уже бегать будет.

— Неделю?… — шепчу, выглядывая из-под одеяла. Интересно, а Рихтер трахает больных девушек? Боится заразиться или нет? Неделя же входит в тот месяц, который он мне дал.

Да… Я помню его слова, перед тем, как отключиться! И я чётко слышала, когда он твердил мне на ухо, что даёт этот короткий месяц.

Хоть я и не дослушала до конца, мне всё равно хватило начала.

— Я понял, — угрюмо кивает, уходя в свои мысли. Наверное. Но он выглядит сейчас так… непривычно задумчивым. Стоит, скрестив руки на груди, и смотрит на доктора, что сидит на моей кровати. Внимательно. Со всей серьёзностью и ответственностью.

А в этой белой рубашке и чёрных брюках… Бизнесмен, блин. Даже дома в офисной одежде.

Внезапно поднимает на меня взгляд серых глаз. А я только сильнее укрываюсь. Не могу на него смотреть.

Учитывая нашу ночь и утро…

— Тогда я пойду. Скорейшего выздоровления, милочка!

— Спасибо… — мямлю без настроения. Нет у меня его. Есть только смущение, стыд, озноб и полыхающие щёки. Ведь мы остаёмся наедине.

Дверь за доктором захлопывается. Окончательно.

И я молюсь, чтобы он не начал о вчерашнем.

— Извини, я доставляю тебе проблемы, — начинаю, пытаясь сбагрить его. На него не смотрю. — Не хочу больше тратить твоё время.

Внезапно матрас у краешка, около моей попы — прогибается. Под весом тела Рихтера.

Нет! Зачем он только садится рядом!

И тянет свою ладонь в мою сторону?

Вали отсюда, вали!

Отодвигает одеяло, в которое сильнее вцепляюсь пальцами. Но он всё равно отодвигает его и опускает тёплые и грубые пальцы мне на подбородок.

Поворачивает мою голову к нему. Но я не смотрю в его в глаза — стыдливо отвожу взгляд вниз.

— Ты везучая, однако, — с каких пор у него такой приятный голос? Который не отравляет слух. Как остальные. Наоборот. Ласкает.

Мама… Неужели я слышу его теперь по-другому только из-за вчерашней ночи?

Она ведь не первая! Секс — не первый!

— Почему? — шепчу сухими губами, не понимая, о чём он.

— Только вчера я дал тебе месяц… Но ты уже успела взять себе каникулы на неделю.

Скромная улыбка сама расплывается по моему красному и горячему лицу.

— Оставшиеся три недели будут для тебя адом, ты в курсе?

Я нервно сглатываю.

— В курсе, — довольно шепчет ответ, зная его и без меня. — Пока отдыхай. Я позову Розалию, она будет помогать тебе и менять полотенца. Принесёт еды и чего-нибудь горячего.

Я едва не подскакиваю на кровати. Распахиваю широко глаза и всё же поднимаю на него свой растерянный взгляд.

— Может, не надо всё же? — я всё ещё беспокоюсь за свою репутацию. Что подумают обо мне другие, когда увидят здесь горничную, которая ДОЛЖНА болеть дома, а не здесь? — Я справлюсь и сама. У меня есть руки, ноги, и вообще…