Возможность выбора (роман)

Прощаясь, Лулль сказала, что Маркус хорошо водит машину, ездить с ним — одно удовольствие. Орви молча протянула руку; возможно, Маркусу только показалось, что в глазах девушки мелькнуло любопытство.

Недели через две Маркус пригласил родителей Орви в ресторан. Он специально не стал намекать, чтобы они взяли с собой Орви. Лучше, если Лулль потом сама расхвалит ей Маркуса. И почему бы ей этого не сделать? Маркус не скупился и вел себя превосходно. Он приглашал Лулль танцевать, многократно извинялся за свою неуклюжесть, давая этим понять, что подобные заведения он посещает редко и не является праздным прожигателем жизни. Любой ценой следовало создать о себе мнение, как о человеке порядочном, заслуживающем доверия и прочно стоящем на ногах.

Если днем Маркус трезво планировал будущую жизнь и доказывал себе, что жену не берут, а завоевывают, то по вечерам и с наступлением ночи мысли Маркуса отклонялись совсем в другую сторону.

В его воображении постоянно возникала увядшая Сулли, она дышала тяжело, как дышит усталый человек. Она очень редко смотрела на Маркуса, но и сквозь опущенные веки ее глаза как будто сверлили мужа. Казалось, ее взгляд излучал тысячи вопросов, в нем перемешивалось прошлое и будущее, дети и любовь. Маркус мог упрекнуть себя в том, что когда-то он пошел за ней по влечению страсти. Вся же вина Сулли заключалась в том, что под платьем у нее ничего не было.

Иногда Маркусу казалось, что Орви далека и недоступна. Снова Маркус шел на поводу страсти, хотя и надеялся на этот раз на что-то большее, веря, что если начать сначала, то все окажется гораздо совершеннее.

По утрам Маркус чувствовал себя бодрым. Однако больше всего его смущала Кай. У девочки были реденькие волосики, и поэтому она казалась особенно жалкой и беззащитной. Когда девочка, склонив головку, смотрела на Маркуса, он отводил взгляд. Казалось, она понимает, что отец давно уже предал ее. Однажды, когда девочка наступила ногой на куклу и со спокойной деловитостью оторвала ей руку, Маркус залпом выпил полный стакан водки.

Щемящее сердце отпустило, Маркус похлопал себя по щекам, словно хотел избавиться от какого-то наваждения. К черту эту жалость, каждый имеет право устраивать свою жизнь так, как ему хочется.

Сулли старше его, она должна была бы предвидеть будущую драму и своевременно оттолкнуть Маркуса.

Внизу, под окнами, стоял красный БМВ, он вызывающе сверкал на солнце.

Здесь, в четырех стенах, право, можно свихнуться. Настоящая жизнь начинается где-то совсем в другом месте, там, где трясина повседневных мелочей не затягивает человека. Мужчина перестает быть мужчиной, когда его без конца притесняют.

Маркус был готов сесть за руль и взять старт, чтобы принять участие в захватывающей дух гонке.

20

Перебравшись в общежитие швейной фабрики, Орви никак не могла свыкнуться с новым образом жизни. До нее в комнате жили три девушки, имена которых начинались на А: Айно, Айли и Аста. Орви они казались неестественно похожими друг на друга. Даже думали и вели они себя одинаково. Вместе ходили в кино, по субботам единодушно отправлялись на танцы и возвращались оттуда в сопровождении трех парней. У девушек были одинаковые прически, губная помада переходила из рук в руки, а одежда с одних плеч на другие. За обедом они хлебали один и тот же суп, а разговаривая с Орви, употребляли одни и те же выражения. Они были намного старше Орви и работали на швейной фабрике уже долгое время. Твердо установившиеся привычки трех «А» Орви считала признаком ограниченности. С самого начала между тремя «А» и Орви возникла какая-то необъяснимая вражда, причину которой, в конце концов, не так уж трудно было найти. Орви, которая была единственным ребенком в семье, с первых же дней настроилась против соседок, она не хотела, чтобы кто-то снова навязывал ей свою волю. Орви с удивлением осознала, что Лулль и отец на самом деле предоставляли ей достаточно большую свободу действий.

Вначале три «А» отнеслись к Орви без всякого предубеждения. Когда Орви появилась, ее приняли как равную и проявили готовность включить в свой круг. Однако упрямство и несговорчивость Орви оттолкнули от нее трех «А». В возникшей напряженной обстановке Орви могла винить только себя.

Ссоры в большинстве случаев возникают из-за пустяков. Орви почувствовала себя оскорбленной до глубины души, заметив, что три «А» берут из шкафа ее платья и кофточки и время от времени надевают их на себя. Три «А» считали, что только недалекий человек может возводить такие пустяки в проблему. Орви ужасно злилась, когда видела, что, несмотря на предупреждения, с ее вешалок опять исчезала то одна, то другая вещь. Девушки не обращали внимания на ее недовольство — и снова пользовались то ее расческой, то полотенцем.

Когда Орви, почувствовав у своих вещей чужой запах, совершенно вышла из себя, три «А» уставились на нее с таким удивлением, будто увидели разбушевавшегося слона. С нескрываемым презрением они заявили:

— Эгоистка!

— Скупердяйка!

— Жадюга!

Никогда в жизни никто не приписывал Орви таких качеств. Она тяжело переживала эти нападки, замкнулась в себе, стала еще более желчной — кому приятно быть среди других чужеродным телом!

Орви не могла сдержаться и поругалась с тремя «А», когда те вернулись ночью, зажгли свет и, громко обмениваясь впечатлениями, стали укладываться спать. Она обозвала их самыми последними словами и вдруг заметила, что из шкафчика исчез купленный ею хлеб. Орви казалось, что ее преследуют, травят, что девушки назло хотят вывести ее из себя. В этом не было никаких сомнений. Чтобы воспитать Орви в своем духе, три «А» вытащили из-под носа у сонной Орви ее халат в красный горошек и, по очереди надевая его, шли через коридор в умывальню. Орви натянула на голову одеяло и немного поплакала. Она чувствовала себя беспомощной и одинокой.

Орви стала запирать свои платья и кофточки в чемодане, а халат накидывала поверх одеяла, хотя спать было жарко даже под тонким одеялом.

Скандал разразился, когда девушки привели парней.

Орви задрожала, когда они вшестером появились в комнате. Эти три пары совершенно не считались с тем, что в этой же комнате находится Орви. Орви, с головой укрывшись одеялом, задыхалась от жары и ярости и не знала, то ли ей закричать, то ли придумать что-нибудь другое.

Наконец Орви не выдержала. Она вскочила, натянула на себя халат и выбежала в коридор. Дверь за собой она оставила открытой настежь, надеясь, что они угомонятся. Вначале показалось, что выпад Орви никого не затронул. В самом деле, коридор был безлюдным, в нем горела лишь одна дежурная лампочка.

Но один из парней все-таки не выдержал — он выбрался в коридор, огляделся и, заметив в углу Орви, подошел к ней, сжимая кулаки. Орви съежилась, она подумала, что сейчас получит пощечину. Но парень повел себя вовсе неожиданно, он обхватил девушку и сжал ее, как в тисках. Орви вырывалась и хрипела какие-то проклятья, кричать она была не в состоянии. Так же неожиданно, как схватил, парень отпустил девушку. Тяжело дыша, он с размаху пнул ее ногой. Орви задохнулась от стыда и унижения. Расплата состоялась, парень зашаркал назад и закрыл дверь. Орви услышала, как повернулся ключ.

Когда парни ушли, Орви проскользнула в комнату, сладкое посапывание говорило о том, что три «А» спят глубоким сном.

В ту ночь Орви долго не спала, она никак не могла согреться. В конце концов усталость одолела ее. Перед тем как заснуть, она успела еще подумать, какой же она все-таки ребенок, и удивилась. Она впервые в жизни не спала всю ночь.

На следующий день три «А» прокомментировали ночное поведение Орви весьма кратко:

— Маменькина дочка!

— Святоша!

— Рёва!

Орви не стала никуда жаловаться, слишком противно было. Одна против трех она все равно не смогла бы ничего доказать. К тому же их считали старожилами в общежитии, и ее, новенькую, просто высмеяли бы. Тоже мне фигура, думает, что ее ограниченные нормы жизни превыше всего.

Сама она выбрала общежитие, теперь не годилось идти жаловаться ни к отцу, ни к Лулль. Без сомнения, они возьмут несчастного ребенка обратно под свое крылышко, но Орви не хотелось давать в руки мачехе все козыри.

Орви словно воды в рот набрала и попыталась мужественно вынести как одиночество, так и издевательские выходки трех «А». Не могло же это продолжаться вечно.