Возможность выбора (роман)

Она смотрела мимо Маркуса. Недалеко от того места, где он работал, ветер раскачивал клубок тонких обрезков жести. Орви с огромным интересом разглядывала его, словно ребенок, который рассматривает первую в своей жизни игрушку.

33

Спустя несколько месяцев, когда Орви успокоилась и смогла трезво все обдумать, она пришла к убеждению, что Маркус был прав, решив не спешить с ребенком.

Кто знает, что так всколыхнуло ее чувства в тот ветреный день ранней весной. Порыв легкомыслия, подобно шампанскому, ударил ей в голову, и она вспорхнула на хрупких крыльях радости, забыв про действительность и реальные возможности. Да разве мыслимо представить себе их чудо-младенца в квартире Паулы! «Я уподобилась Реди, — с негодованием подумала Орви, отрезвев. — Встроить нары, подвесить люльку под потолок…»

Поселившись в этой маленькой квартирке, где с трудом умещались трое, Орви стала гораздо острее подмечать все вокруг. В начале замужества она считала жилище Паулы временным пристанищем. Крыша над головой есть, стенка в комнате нагревалась от плиты, как банная печь, места на кушетке хватало для двоих, а утром разумнее всего было поскорее унести отсюда ноги. Где провести вечер — над этим не нужно было ломать голову.

В первые месяцы после свадьбы казалось, что жажда развлечений у Маркуса никогда не иссякнет. Порой ему становилось неловко из-за своего стремления к веселью, и он начинал оправдываться перед Орви. Маркус с глубоким сочувствием к самому себе рассказывал, что он с самого детства трудился как вол, а теперь пришло время вкусить более вольготной жизни. Орви знала, что прежде Маркус брал частные заказы, однако теперь он отмахивался от всех предложений. В некоторых кругах слава Маркуса как отличного работника все еще не меркла, время от времени за дверью их квартиры появлялись люди, нуждавшиеся в его помощи, они стояли перед Маркусом, теребя в руках шапку, и умоляли его не отказываться от возможности неплохо подзаработать.

Орви неловко было смотреть на униженно просящих людей. Когда чья-нибудь мольба особенно трогала ее, она тоже со своей стороны пыталась уговорить Маркуса. Но он оставался непреклонен. Поможешь одному — и за порогом появится целая толпа бедствующих, возражал он. К тому же он не хочет вечерами надолго оставлять молодую жену.

В ту пору у Орви не было поводов жаловаться на скуку. Маркус то и дело водил ее в рестораны. Там он вел себя как барин, развлекая Орви услышанными за день историями — ей не на что было сетовать.

Орви было приятно, когда знакомые швейцары встречали их подобострастными поклонами; они с Маркусом всегда проходили сквозь толпу ожидающих, и официанты — свои парни — всегда находили для них где-нибудь в уголке свободный столик.

В погожие ясные вечера они усаживались вдвоем в красную машину и ехали за город. Орви было трудно привыкнуть к этой бесцельной гонке, но Маркус испытывал удовольствие оттого, что сидел за рулем, и Орви молчала, стараясь не портить ему настроение. В конце концов, не все ли равно, где проводить время! Все это было частью современного темпа жизни, все люди без исключения стремились как можно больше передвигаться, не сидели на месте и Орви с Маркусом. В отмеренных по серой ленте асфальта километрах таилось свое очарование, и выразить его словами было невозможно.

Теперь, когда Орви уже не так сильно переживала свое горе в связи с ребенком, она вдруг обнаружила, что из их жизни исчез тот прежний праздничный блеск.

Маркусу надоело шататься по ресторанам. Оглушительные оркестры, доставлявшие когда-то такое удовольствие, гул голосов подвыпивших людей лишились в глазах Маркуса притягательной силы. Возвращаясь с работы, он жаловался на усталость, ложился и спустя минуту уже посапывал. В их маленькой комнате такому увальню, как Маркус, нечем заняться. Да и Орви казалось, что лучше не вставать из-за стола, не то наткнешься на что-нибудь и набьешь себе синяков. Иногда Орви от нечего делать придумывала, как переставить мебель, но, как ни думай, пространства от этого не прибавится. В комнате не было ничего лишнего — у задней стенки диван, налево шкаф, посреди комнаты стол, над ним лампа, у окна кресло и рядом с ним письменный стол. Им, правда, никто не пользовался, ни Орви, ни Маркус особой переписки не вели, просто стол был нужен Маркусу для чувства собственного достоинства. В ящиках письменного стола Орви держала всякую мелочь: перчатки, чулки, крем, бигуди, пудреницы и прочую ерунду.

Для детской кроватки в этой комнате и в самом деле не нашлось бы места.

Маркус рассудил правильно — наследником можно обзавестись и позже.

Орви надеялась, что Маркус наконец-то что-нибудь предпримет — только в собственной квартире их жизнь по-настоящему начнется. Нелегкое дело — набраться терпения и ждать, и тем не менее Орви не считала возможным докучать Маркусу. Мужчина сам должен был уразуметь, в чем заключаются его обязанности. Разумеется, став в очередь на квартиру, они имели бы не так уж много шансов получить ее, количество квадратных метров, поделенное на троих, отодвинуло бы их в самый конец списка нуждающихся в жилье. Но почему бы не действовать самому, на свой страх и риск!

Орви заметила, что с тех пор, как у Маркуса пропал интерес к увеселительным заведениям, он стал откладывать деньги. В каждую получку он клал определенную сумму на книжку. Орви была довольна бережливостью Маркуса. Эти деньги очень пригодятся, если в один прекрасный день им представится возможность купить квартиру.

Орви считала, что Маркус мог бы начать прирабатывать и сверхурочно — тем скорее у них будет свой дом. Но Маркус предпочитал после работы валяться на диване, и Орви с испугом стала замечать, что муж ее с каждым днем все больше толстеет.

Как невесть какого блаженства ждала Орви вечера, когда у Маркуса будет настроение обсудить перспективы их дальнейшей жизни. Раньше они то и дело на всю громкость запускали радио, чтобы Паула не слышала их разговоров, и часами могли обсуждать всякие пустяки.

Но такой вечер все никак не наступал. Дни становились все более однообразными. Когда Маркус лежал, Орви в перерывах между чтением разглядывала их жилье. Чем внимательнее она присматривалась к попорченному дождями потолку и стенам, углы которых закруглились от бесчисленных слоев обоев, тем муторнее становилось у нее на душе. Коснувшись пальцами ног пола под столом и почувствовав торчащие гвозди и сучки, Орви приходила к выводу, что эту убогую лачугу надо бы просто-напросто снести.

Порой ей казалось, что стены комнаты покосились и скоро обвалятся, подобно карточному домику. Придя вечером домой, она уже ждала утра, чтобы уйти на работу. С недавнего времени Орви стала работать шлифовщицей пуговиц.

Иногда она испытывала неловкость оттого, что всем недовольна и думает только о своих удобствах. Паула по сравнению с ними жила еще стесненнее. Ее владениями оставалась лишь длинная темная кухня. У стены под окном стояла старинная швейная машина, перед ней узкая кровать и стол. В другом углу — кухонный шкаф, вплотную придвинутый к плите, табуретка с ведром для воды и прочее непонятное Орви барахло. Но стоило Орви вспомнить о корзинке для картошки, неизменно стоявшей возле входной двери, как ее сочувствие к Пауле мгновенно улетучивалось. Привыкнув еще в пору своей жизни на хуторе к тому, что картофель приносят в дом в корзинке, Паула никак не могла отказаться от этой дурацкой манеры.

Разве в такой квартире Орви смогла бы мыть ребенка, полоскать пеленки и разогревать бутылочки с молоком?

На кухне Паула была полновластной хозяйкой. По субботам и воскресеньям Орви с утра до вечера приходилось терпеть ее возню.

Паула с грохотом снимала с плиты чугунные конфорки — настоящую еду надо непременно готовить на открытом огне. Она без конца передвигала взад-вперед сковороды и кастрюли. Чайник всякий раз перекипал, и к потолку поднимался пар. Из квартиры никогда не выветривался запах картошки, так как Паула каждый день варила ее в большом котле. Она гордилась своим весом — более пяти с половиной пудов. Что ж, такая туша требовала обильной пищи.

— Я в своей жизни все потеряла, — не уставала повторять Паула. — Муж погиб от несчастного случая, хутор отошел к колхозу, ничего-то у меня не осталось. Могу же я хотя бы есть столько, сколько хочется.

Вначале Орви смеялась над прожорливостью Паулы, но впоследствии это отождествление смысла жизни с количеством поглощенной пищи стало вызывать у нее отвращение. Жирные супы и огромные куски мяса, запеченные в духовке, отбивали у Орви всякий аппетит. Эта пища не лезла ей в горло, а еду, которая не оставляла бы в желудке чувства, будто его набили кирпичами, Паула презирала и не готовила.