Возможность выбора (роман)

Лулль на зависть владела собой, вскоре она улыбнулась, ласково посмотрела на Орви и вернулась к прежнему разговору.

Она повторила, что гости уже приглашены. Орви показалось, что под потолком их квартиры висит извивающийся клубок предрассудков. Последующая жизнь убедила Орви, что эти предрассудки расползаются повсюду, и смиренные поклонники венчают их золотыми коронами. Орви с малых лет привыкла прислушиваться к общему мнению и потому наконец уступила уговорам Лулль.

Выйдя замуж за Маркуса, Орви думала, что Сулли живет где-то очень далеко и что эта женщина не имеет больше ничего общего с ее мужем.

В одно из идиллических воскресений, когда молодая супруга лежала на кушетке с книгой в руках, прикрыв колени розовым халатом, раздался легкий стук.

Двери между комнатой и кухней не было. Когда Орви переехала сюда, дверной проем закрыли занавеской, так молодая чета отделилась от проживающей на кухне Паулы. Орви не отреагировала на стук, с первого же дня она пыталась внушить себе, что жизнь по ту сторону занавески ее не касается. Итак, она поправила подушку и украдкой взглянула на Маркуса, который, сидя за столом, читал газету — чего еще надо человеку в такое мирное воскресенье!

С кухни послышались детские голоса.

Какой-то мальчишка рассказывал о мяче, который угодил под машину и лопнул, девочка сообщила, что потеряла перчатку. Паула журила их, долго и поучительно твердила, что на улице не играют и что с перчатками надо обращаться бережно. Маленькая девочка захныкала, Паула принялась утешать ее и пообещала связать новые перчатки.

Орви рассеянно слушала этот разговор, она еще не знала всех жильцов дома и поэтому решила, что малыши живут где-нибудь по соседству.

Но тут до ее слуха ясно донесся вопрос, заданный звонким мальчишеским голосом:

— А папки разве нет дома?

Он так именно и сказал — папки, позднее Орви сообразила, что просторечие мальчик перенял от матери.

Орви бросила на Маркуса беспомощный взгляд, но тот закрылся газетой. Он перебирал ногами, обутыми в домашние шлепанцы, словно собирался оттолкнуться и раскрутить карусель. Он повернулся на стуле, газета, прикрывавшая его лицо, прошелестела, теперь головы Маркуса не было видно ни со стороны двери, ни со стороны Орви.

— А что, папки нет дома? — повторил дрожащий мальчишеский голос.

— Где папа? Где папа? — звонко воскликнула девочка; слова ее перемежались с постукиванием, — видимо, девочка прыгала со скакалкой.

Паула кашлянула, шмыгнула носом — она медлила. Но медли не медли, а отвечать надо.

— Нет его, — буркнула она.

Орви привстала.

Ее как обухом ударило по голове, но она все еще не понимала, что это дети Маркуса. Тут мальчик заглянул через занавеску в комнату. Маркус держал газету почти вплотную у лица.

— Да вот же он сидит, — воскликнул мальчик и сразу же рядом с ним появилась девочка.

— Папка в домике из газеты! — весело залепетала она.

Паула схватила озорников за шиворот и оттащила их от дверного проема.

До того, как за ними закрылась занавеска, мальчишка пристально посмотрел на Орви.

— Теперь пошли гулять, теперь пошли гулять, — как заведенная, повторяла на кухне Паула. Она надела калоши и сперва одной, потом другой ногой стукнула об пол, чтобы туфли лучше вошли в них.

У Орви перед глазами поплыли разноцветные круги. Наконец она догадалась расслабить руку, сжимавшую горло, хотя убрать руку совсем она тоже была не в состоянии. Лучше ничего не говорить и не плакать, хотя она с трудом сдерживала клокотавшие в горле слезы. Эти трое все еще возились за занавеской. При них она не издаст ни звука. Нельзя объявить во всеуслышание, что тебя обманули. Во что бы то ни стало надо держать себя в руках. Орви посмотрела на потолок — ну, конечно, там он висит, этот клубок предрассудков, что ей преподнесла Лулль в качестве свадебного подарка. Орви почувствовала, что цепенеет.

Газета, которую Маркус держал перед собой, слегка дрожала.

Наконец Паула с детьми выбралась из квартиры. Некоторое время в коридоре раздавались ребячьи голоса, потом заскрипела лестница.

Смертельная усталость свалила Орви. Она лежала, закрыв глаза. Единственное, что она ощущала, был запах капусты, проникавший в комнату. Точно ядовитый газ, медленно заполняющий помещение.

Ядовитый газ или веселящий газ, во всяком случае, Орви вперемежку икала и всхлипывала. Маркус, опустив газету, посмотрел на Орви, его побледневшие толстые щеки обвисли, он сказал:

— Дети как дети.

Что он под этим подразумевал, Орви так и не поняла. В голосе Маркуса ей послышалось облегчение. Неужели он действительно не догадывается, что пережила Орви за эти несколько минут? Или он и не желал углубляться в переживания жены?

Раздражающий капустный дух и невидимые ледяные иглы — все это вместе терзало Орви.

Может быть, Маркус просто прятался за маской равнодушия? Как раз в тот момент, когда запах еды и молчание стали совершенно невыносимыми, Маркус засуетился. Он стал торопить Орви, потребовал, чтобы она переоделась. Им вдруг овладело непреодолимое желание пойти куда-нибудь повеселиться.

Доставая выходное платье, туфли и все прочее, Орви от спешки даже вспотела. Снедаемый нетерпением Маркус подгонял ее, словно горел дом и им надо было выбраться отсюда прежде, чем рухнет крыша.

Они бегом спустились по лестнице, Орви чуть не упала, зацепившись каблуком за ступеньку. Дверь осталась незапертой — Маркус не знал, взяла ли Паула с собой ключ, думать же о том, что могут забраться воры, было некогда. Да пошли они все к дьяволу! Маркус — такой уж у него был характер — должен был без промедления попасть туда, куда ему хотелось.

Они торопливо шли по улице. Маркус хотел взять Орви за руку, но она отпрянула и прибавила шагу. Маркус дышал ей в затылок. Орви прямо-таки летела, от безумной спешки мучительное чувство в груди стало проходить. Маркус несколько раз окликнул ее, прежде чем она услышала его и остановилась. Орви взглянула через плечо, улица и Маркус расплывались в ее глазах. Маркус придерживал открытую дверцу остановленного по дороге такси.

Они поехали в ресторан на берегу моря. Торопливо скинув с себя пальто, они тут же кинулись дальше, словно были актерами, у которых перед многолюдной публикой должно вот-вот начаться представление, а проклятые стрелки часов уже достигли критической точки. Они запыхались, взбегая по лестнице наверх. Взмокшие, стуча каблуками, прошли через зал и сели за столик у окна.