Возможность выбора (роман)
Шрифт:
Орви оторвала взгляд от пустой рюмки. Хмурая продавщица протирала тряпкой прилавок, она чуть не смахнула чашку с кофе. Ее вовремя забрали. Когда мужчина, державший в руках чашку, повернулся лицом к залу, Орви вздрогнула и откинулась на спинку стула.
Маркус подошел прямо к столику Орви и уселся, как будто так и должно быть. Почему не Реди оказался случайно здесь, в кафе, субботним утром? Снова Маркус. Именно Маркус!
О чем бы они стали говорить с Реди? Здравствуй, здравствуй, как поживаешь? Все нормально, да? Ах, ты там работаешь. Довольна? Да-а. Вот и весь разговор.
С Маркусом они прожили вместе почти десять лет. Больше трех тысяч шестисот дней — о господи, целая вечность! Кроме того, Маркус оказался здесь
— Ты вышла из своего общежития, точно лунатик, — произнес Маркус с упреком. В первые месяцы после свадьбы, вставая по утрам с постели, Маркус каждый раз желал доброго утра и спрашивал, хорошие ли сны ей снились. Теперь же они не виделись целую неделю, а Маркус даже не удосужился поздороваться.
Маркус словно читал мысли Орви.
— Я поздоровался, но ты пронеслась мимо. Ты так устаешь от своей новой жизни, что даже на улице дремлешь.
Задиристый тон Маркуса не понравился Орви.
— Какое тебе дело до меня? — спросила она, вертя в пальцах пустую рюмку.
Маркус распахнул свое широкое пальто, глубоко вздохнул и отхлебнул кофе.
— Я без тебя как крыша, с которой содрали железо, — поразил он Орви своим признанием.
Медленно, подыскивая слова, он снова принялся жаловаться на свое одиночество. Но глаза его оставались по-прежнему невыразительными. Казалось, он пользуется чужими, заученными словами, смысл которых не доходит до его сознания.
— Впервые кто-то решился пойти наперекор твоим желаниям, вот и все, — усмехнулась Орви. — Просто невероятно, что такой беспомощный и слабый человек, как я, мог служить тебе щитом.
— Душа стала такой чувствительной, все время скребет на сердце, — пробормотал Маркус.
— Ничего, скоро новая скорлупа нарастет, покрепче прежней, — произнесла Орви.
— Я стал бояться людей, — сказал Маркус.
— Давно уже, — кивнула Орви. — Только раньше ты этого не замечал, я была рядом — тоже вроде человек. Чего ты жалуешься — сам же стремился к свободе и независимости, чтобы тебя ничто не тревожило!
Тут Орви задумалась. Ведь и ее первым желанием, когда она уходила от Маркуса, было обрести свободу и независимость.
— И тебе не легче, — высказал предположение Маркус. — Свалилась на пустое место и лежишь, как жук вверх ногами. Поверь, только я могу помочь тебе встать на ноги, а ты — тот человек, без которого не обойтись мне.
— В конце концов, я знаю сама, что мне делать и чего не делать, — раздраженно бросила Орви.
— Едва ли знаешь, — прищурился Маркус.
— Пора и научиться, — неуверенно ответила Орви.
— Я там на крыше, на ветру, приколачиваю железо, вокруг грохот, а я все слышу твой голос, — Маркус глотнул. — Словно ты испугалась во сне и зовешь меня, ищешь защиты: «Маркус!»
Орви охватило беспокойство. Она выпила бы еще этого мерзкого ликера, только бы погрузиться в тупое теплое оцепенение. Лучше, если слова Маркуса не дойдут до ее сознания. Пусть отвяжется! Кому легче оттого, что он выбивает из колеи и себя и ее. Хватит! Орви пожалела, что у нее от природы такой мягкий характер. Она не умеет стукнуть кулаком по столу, чтобы отогнать прошлое, отшвырнуть подальше все воспоминания, связанные с запахами и звуками, которые стремятся пробудиться в памяти от зимней спячки. Запах подушки, загадочное тиканье в стене, шорох за обоями — все это слышалось в темноте до того, как проходил первый трамвай. Или те холодные предрассветные часы, когда натягиваешь одеяло до подбородка, а за пронизанными голубым лунным светом занавесками звенит необъятный холодный мир. Жуткий в своей остекленелости и благословенный потому, что находится поодаль. Весной из окна просачивался запах черемухи. Орви так и не собралась посмотреть, где же на задворках цветет этот куст.
— Поверь
мне, многое будет по-другому, стоит тебе только захотеть, — не отставал Маркус.Орви вдруг пожалела, что, услышав ревущий телевизор, она решила избавиться от мыслей о Реди. Ее охватило странное чувство вины, словно она до сих пор не выполнила какую-то давнюю, подкрепленную кровью клятву. Интересно, узнал бы ее Реди теперь, встретив на улице? Орви жила по принципу — лишь бы день прошел, где уж ей равняться с Реди. Те, у кого дни заполнены до отказа, скоро забывают незначительные факты из прошлого. Ведь на самом деле они были с Реди вместе, нос к носу, как сказала Лулль, лишь несколько месяцев — весну и пол-лета.
Да ну его, этого Реди, пыталась Орви избавиться от никчемных мыслей. Не может быть, чтобы она до сих пор любила Реди. Просто ей жаль, что она не тот человек, к которому Реди и ему подобные могли б испытывать влечение. Если бы у Реди хватило настойчивости, то кто знает… Может быть, теперь ей только кажется, что они прошли бы все эти годы, держась за руки, смеясь и распевая. Когда тебе осточертеет жить с каким-то одним мужчиной, то ты думаешь, что жизнь с другим была бы сплошным праздником. Обманчивые иллюзии! В своей слабости всегда хочется обвинить другого.
Орви становилась все безжалостнее к себе.
«Ты получила по заслугам», — мысленно сказала она себе и ощутила удовлетворение, когда внутри что-то как будто шевельнулось. Но плакать от жалости к самой себе Орви не станет. Она холодно взглянула на Маркуса: страдает он на самом деле или воображает, что страдает?
Может быть, его слова об одиночестве фальшивы и его подхлестывает самая пошлая ревность? Ревность, которая является не чем иным, как изломанной тенью угасшей любви. Маркус, наверное, все время не терял ее из виду; нельзя сказать, что Орви в своей новой жизни перед чем-нибудь останавливалась. Обстоятельства и случаи подвертывались без конца, и Орви не противилась им. Подобную жизнь считают аморальной. Почему? Кто знает. С древнейших времен в человеческих взаимоотношениях предусмотрено два полюса: навязывание своей воли и подчинение. Этих столь непохожих близнецов можно называть как угодно — сила и бессилие, непоколебимая целеустремленность и покорное самопожертвование, начальник и подчиненный; эти явления можно объединить такими понятиями, как любовь или ревность, — по существу же ничто не изменится. За всеми этими чувствами скрывается одинаковая сущность.
Орви улыбнулась — вот она и дошла до самых мрачных выводов. Если рассуждать таким образом, то всех людей следовало бы рассадить по клеткам, пусть они воют там — в одиночестве, но зато каждый сам по себе и свободен.
Маркус все время молчал, словно он безропотно ждал улыбки на лице Орви. «Сегодня утром он зависит от меня, в моих руках власть, он должен подчиниться», — не без злорадства подумала Орви.
Власть властью, однако Орви не умела ею пользоваться. Конечно, она могла бы встать и уйти — но куда? Орви не знала, чем заполнить этот зияющий пустотой день. Пусть случай ведет! На сей раз случай предстал в виде Маркуса, явившегося в кафе вслед за Орви. Ну что ж, в конце концов, Маркус не дьявол, которому стоит только протянуть палец, и он отхватит всю руку.
Орви застегнула пальто. Плавные движения, на лице примирительная улыбка, в глазах безразличие.
Она не могла ничего поделать, ей было свойственно подчиняться.
— Гляди-ка, ты все еще в легком пальто, а ведь на улице совсем холодно.
— Как твои дела?
Орви не ответила ни Лулль, ни отцу. Она улыбнулась и повесила шляпу на вешалку.
Комната у них была так сильно натоплена, что в лицо пахнуло жаром. Завядшие в вазе гвоздики касались скатерти. У длинной стены стоял новый диван, перед ним два желтых кресла. Орви устроилась в одном из них и поджала под себя ноги. В доме Лулль приходилось снимать обувь в прихожей.