Возможность выбора (роман)

Рабыня требовала за свою преданность умеренную плату: ее божество должно было изредка разрешать ей посидеть рядом. Для Эбэ такие сеансы были мукой. Она жаловалась, что ее тошнит от восторженно-покорного взгляда Лауры. Хотя окончательно отвергнуть Лауру было трудно.

Эбэ не имела обыкновения давать Лауре отчет, с кем и куда она ходит. Иной раз поздним вечером, когда Эбэ долго не возвращалась, Лаура не находила себе места от беспокойства. Однажды Эбэ наткнулась на нее в два часа ночи на лестнице. Лаура никак не могла лечь спать, не убедившись, что Эбэ вернулась домой жива и здорова. Эбэ в тот раз страшно разозлилась и заорала на всю лестницу:

— Убирайся, шпионка несчастная, видеть не могу твою…

Что слишком, то слишком. Наутро Эбэ чувствовала себя весьма скверно, теперь пришел ее черед сокрушаться. Она никак не могла придумать, как ей попросить у Лауры прощения. Но все разрешилось проще, чем можно было предположить. Оказалось, что у Лауры день рождения. И Эбэ помчалась в город за подарком.

Лаура чуть с ума не сошла от радости. Она не уставала рассказывать всем встречным и поперечным в коридоре и на кухне, что Эбэ подарила ей целый букет цветов.

Лаура не скрывала своей давнишней мечты: ей хотелось жить в одной комнате с Эбэ. Позднее Малле, Сайма и Эбэ рассказали, какого труда им стоило сохранить пустующую койку до прихода в общежитие Орви. Они из кожи вон лезли перед старухой Эрле, дарили ей подарки и упрашивали не поднимать шума из-за незанятой кровати. А Лауре они наврали, что место, освободившееся после их бывшей соседки, вышедшей замуж, уже отдано новой жилице, которая задерживается только потому, что в данный момент отдыхает в санатории.

Малле, Сайма и Эбэ в паническом ужасе умчались бы на край света, если бы Лаура переселилась в их комнату. Соседки по комнате неплохо уживались друг с другом. Это гарантировало каждой из них относительную свободу, и нельзя было допустить, чтобы Лаура ее отняла.

Ссоры в общежитии были нередки. В некоторых комнатах жильцы находились между собой в смертельной вражде. Случалось, они неделями не перекинутся добрым словом. Попробуй-ка в таком случае кого-нибудь привести или просто почувствовать себя привольно! А в комнате, где жила Орви, она ни разу не слышала ругани, никто ни на кого не кляузничал и вообще не рыл никому ямы. У всех у них были схожие взгляды и общие интересы, они были одного возраста и понимали друг друга с полуслова.

Думая о Лауре, Орви оперлась о спинку стула, она вдруг почувствовала, что ее пальцы коснулись бахромы шали. Хотелось лечь, Орви потянулась и прошлась взад-вперед по комнате. Она взяла с Сайминой кровати подушечки, которые с помощью резинки надевались на уши. Эти «наушники» Сайма как-то, рассердившись, придумала сама.

Раздражающие звуки и шум моментально исчезли за ватной стеной.

У Саймы был самый долгий стаж жизни в общежитии. Она никогда и не жила дома. Дом малютки, детский дом, общежитие ремесленного училища, общежитие строителей.

Можно было бы подумать, что из всех четырех она наиболее закаленный человек. Но именно Сайма была крайне чувствительна к шуму. Временами Орви и Сайма иронизировали, что одна из них хромает на нос, а другая на уши. Сайма работала на кране, она жаловалась, что весь этот скрип, скрежет, грохот и треск пронизывают ее до мозга костей. Иногда, вернувшись после долгого рабочего дня домой, Сайма валилась в постель, закидывала ноги на спинку кровати и тихо стонала — она говорила, что от шума у нее ломит ноги.

Орви легла и натянула уголок одеяла на колени. Как хорошо, подумала она, что после недавней зарплаты Сайма, рыская по магазинам, раздобыла ей платье из немнущейся ткани. Орви протянула руку и стала мять ткань двумя пальцами — она приятно заскрипела. Досаждали только электрические заряды, возникавшие в ней. Когда она стягивала с себя платье, оно потрескивало так, что становилось страшно. Как-то вечером, когда Орви стала раздеваться, женщины потушили свет. Они утверждали, что Орви полыхает от страсти, они видели своими глазами крошечные голубые молнии.

Орви широко раскрытыми глазами уставилась в потолок. Вдруг ей стало ужасно жаль своих соседок по комнате: подумать только, ведь Сайма даже не знала, кто ее мать. Орви вздохнула. Да и у нее дела не многим лучше, хотя она и может считать, что вместе с Лулль у нее было целых три матери. До сих пор Орви не удавалось выяснить свое настоящее происхождение. Там, во мраке прошедших лет, все запутано и перемешано, по-видимому, уже поздно выяснять истину. Орви родилась после того, как отец ушел на фронт. Нет смысла спрашивать его об этом.

Из раннего детства Орви запомнился один-единственный зимний день. Мама сидела под окном и вязала белую шаль.

Проворно двигались спицы. Орви топала вокруг матери, ее пухлые ладошки то и дело похлопывали мать по коленям. Нетерпеливому ребенку хотелось скорее намотать шаль себе на шею. Шаль спадала из-под спиц на колени матери, вот она уже дошла до подола платья и наконец до икр. Орви не могла дождаться, нетерпение сжигало ее. Рот скривился, она заплакала. Орви спрятала лицо в конец шали, а шаль пахла каким-то незнакомым зверем. Котенок пытался развеять грусть Орви. Большой белый клубок бесшумно катался по полу, а Орви с котенком ловили его. Орви с топотом кидалась за клубком, наступала очередь котенка — он цеплялся когтями за нитки и скользил по полу, когда мама подтягивала клубок к себе.

Белая шаль вскоре дошла до маминых пяток.

А она все вязала и вязала. Казалось, этому не будет конца. За окном сияло голубое небо. Орви судорожно вцепилась в конец шали и заревела. Мама все еще продолжала вязать, хотя в эту шаль можно было уже завернуться целиком с руками, шеей и головой.

Мама связала последний ряд.

Но Орви все еще не получила шали, мама принялась крючком привязывать к шали бахрому. Орви запустила пальцы в бахрому, котенок расчесывал бахрому когтями.

Мир Орви ограничивался белой шалью и котенком. В тот ясный зимний день она еще ничего не знала о войне. То, что иногда по вечерам где-то завывало и они с мамой, собрав вещи, спускались в подвал, казалось вполне обычным. Сколько Орви себя помнила, по вечерам на окна опускали непроницаемые шторы, и ребенка нисколько не интересовало, что происходит по ту сторону черной бумаги.

Было совсем тихо, когда мама привязывала к шали бахрому. Синело небо, за окном переливалась сосулька.

Орви ерзала в ожидании. Вот и готова бахрома. Мама поманила ее рукой. Орви нерешительно подошла. На маминых коленях лежал пушистый белый сугроб. Котенок в предчувствии важного события поднялся, потягиваясь, выгнул спинку и крадучись прошелся по комнате. Сел, сложил аккуратно лапки и посмотрел на маму. Мама подбросила на руках легкую шаль, шаль парила в заполненной голубым светом комнате. Затем мама медленно обернула шаль вокруг Орви. Один раз, второй, третий — длинные концы повисли спереди и сзади. Бахрома щекотала коленки.