Возрождение

— Боюсь, я был слишком настойчив, заставляя тебя принять мой дар.

Я догадался, что эти слова следовало считать извинением.

— Так ты сделаешь, как я прошу?

Ниель осторожно поставил фигурку белого рыцаря на черно-серую доску. Потом поднялся и быстро подошел к окну, сложив руки за спиной.

— Как скажешь. Я отправлю тебя к новому спящему на тех же условиях, что и раньше. Но знай: это приключение, каковы бы ни были его цели, будет последним шагом в превращении, не считая полной передачи силы. Вернувшись, ты станешь мадонеем, телом и душой. Твои человеческие качества покинут тебя, но ты получишь кое-что взамен. Часть твоего прошлого… воспоминания… чувства… тоже уйдут.

— А мои шрамы? Каспариан говорит, что даже эти отметины со временем исчезнут. — Я налил себе стакан вина, удивляясь тому, что рука не дрожит. — Наверное, ты позволил им остаться, чтобы напоминать мне людском вероломстве. — Пусть он сам истолковывает горечь, звучащую в моем голосе. Я хотел получить ответ.

— Тебе не откажешь в проницательности. Но эти два шрама действительно непросто удалить. Их корни уходят слишком глубоко. Мы ведь только начали твое образование, тебе еще много предстоит узнать, но нам нет нужды спешить, эти… напоминания… пригодятся. — Лицо Ниеля светилось, словно на юге уже взошла луна. — Все твое человеческое прошлое покинет тебя, когда ты окончательно превратишься. Не исчезнет, а отойдет на задний план, как будто оно относится вовсе не к тебе, словно это история, рассказанная тебе в далеком детстве. Иначе изменения, произошедшие в твоем разуме, будут слишком пугающими, я не хочу, чтобы ты думал, будто у тебя отняли твою жизнь. Поэтому я позволил этим двум отметинам на твоем физическом теле остаться, ты уничтожишь их сам, когда захочешь, вместе с болезненными воспоминаниями.

Боги, он гордится своим до мелочей продуманным планом. Считает, что оказывает мне милость. Я перевел дух и сложил на груди руки, ощутив боль в боку, там, где была одна из «отметин». Мой собственный план родился всего несколько часов назад, когда я вернулся из гамарандового леса. Смертельная игра, с неожиданными ходами. Меня бесило то, что я зависел не только от себя, делая нужный ход.

— Отлично, — произнес я вслух. — Надо быстрее кончать с этим делом. Оставь мне напоминания. Я не хочу, чтобы меня опять вовлекли во всякие идиотские аферы, как это было в последний раз… боги, как они нелепы. Все было бы иначе, если бы Александр доверился моему спящему. Какая вопиющая глупость. Я думал, он все понимает.

— Ты орудие, которое они используют в собственных целях, — подхватил Ниель. — Какой настоящий друг заставит своего товарища испытывать угрызения совести?

Ночь опустилась на горы, северный ветер прогнал облака. Воздух был ясным и холодным, выглянувшие звезды казались твердыми, как алмазы. Пока Ниель ходил за Каспарианом, который должен был помочь нам отправиться в мир снов, я метался по комнате, думая о своем спящем и о том, что я ему скажу.

Прежде чем я успел додумать все до конца, вернулся Ниель, Каспариан шел за ним. Недовольство огромного мадонея затопило всю комнату, когда он уселся за стол с игровым полем. Рассказ Госпожи объяснял его ненависть и зависть. Горько видеть, как твой учитель расточает свои дары, вручая их тюремщику, тому, кто не родился мадонеем, сыну, который не любил своего отца так, как любил его воспитанник, разделивший с учителем заточение. Какой несправедливостью ему это кажется.

Мы все разместились вокруг стола, Каспариан зажег свечу. По ней карабкался паук. Ниель сидел с сосредоточенным лицом, готовый выпустить наружу заклятие. Прежде чем первые капли упали со свечи, заливая злополучное насекомое, я уже плыл над морем снов.

Она просто дремала. Ее сон был таким призрачным и закончился так быстро, что я едва не упустил его. Но с момента, когда Ниель коснулся меня, я был полон силы и нашел бы ее, даже если бы сон Элинор был не длиннее жизни снежинки в знойной пустыне.

— Сейонн! — она вжалась спиной в лимонное дерево, сонливость покинула ее. — Что ты здесь делаешь? — Элинор казалась усталой, но не испуганной, что лишний раз доказывало ее мужество. Проснуться после легкого послеобеденного сна и обнаружить возвышающегося над собой мужчину, одетого только в перевязь меча и желтое сияние, было серьезным испытанием. Тем более что в ходе моих последних подвигов я разрушил здание, похоронив под ним ее сводного брата. Печально, но я не собирался сообщать ей что-либо утешительное.

— Я пришел за своим сыном. Настало время забрать его.

Лучше бы я ударил ее. Она вскочила на ноги, лицо вспыхнуло.

— Ты дал мне слово!

— Все изменилось.

— Ты сказал, что Эван должен жить в безопасности и любви. Я поверила тебе.

— Так и будет! Где он?

— Посмотри на себя, Сейонн! Ты испугаешь его. Ты всех нас пугаешь.

— Ты тоже сомневаешься во мне, госпожа? Что мне сделать еще, чтобы убедить вас? — Мы стояли лицом к лицу на крутом подъеме, под нами раскинулся городок из палаток, где я был, когда навещал своего ребенка. Солнце заливало мир красно-золотым светом, был вечер. — Я не собираюсь спорить. Настало время Эвану узнать меня и свое истинное место в мире.

Она презрительно скривила губы.

— Чему ты научишь его? Мы даже не знаем, что ты теперь такое. Даже принц опасается, что ты превратился в невесть кого. Как я могу отдать своего ребенка тому, кто…

— Эван мой ребенок. Он должен быть со мной, а не метаться по пустыне с бандой несчастных оборванцев, ведущих войну. С вашей глупостью и самонадеянностью вы не продержитесь и года. — Я призвал ветер, расправил крылья и сделал шаг по направлению к высокой женщине. — Лучше поверь в серьезность моих намерений и не испытывай мое терпение. Вспомни Парассу.

Румянец Элинор исчез, но она не отступила и не шагнула назад.

— Никто из нас не забудет Парассу. Разве не в Парассе твоя слепая жажда крови убила моего брата Фаррола, человека, называвшего тебя другом, человека чести, который принес себя в жертву, чтобы спасти твоего принца? Где семь воинов лорда Кирила погибли, потому что ты не соизволил поговорить с Аведди? Почему же ты считаешь, что сможешь воспитать своего ребенка?

Правда. Все это правда. Ее обвинения больно хлестали меня. Но сейчас я обязан нарушить клятву, которую считал нерушимой, я должен подвергнуть своего ребенка опасности. Я знал своих друзей, ничто иное не заставит их поверить… — Скажи мне, где он, или я подожгу все палатки и найду его сам. — Мой голос громыхал между холмов, угрожая разрушить скалы и повалить деревья. — Я буду уничтожать людей одного за другим, если ты не ответишь мне.

— Огонь небес. — Наконец-то она начала верить.

Я расправил крылья и взлетел, кружась над ней словно стервятник, ревя так, что все в поселении слышали меня.

— Где мой сын?

— Ладно, я покажу тебе. — Элинор побежала вниз, спотыкаясь на ходу. Но и сейчас она не переставала думать. — Ты заберешь его в Кир-Наваррин?

— Это его дом.

— Тебе понадобится кто-то, чтобы заботиться о нем. Он совсем мал…

— У меня есть слуги, которые будут делать все, что нужно. — Я махнул крыльями, засыпая ее пылью.

— Слуги… — Элинор посмотрела на меня так, что ее взгляд едва не пронзил меня насквозь, и покачала головой. — Разве ты не понимаешь? Он боится чужих. Это обычно для детей его возраста. Ты не можешь…

— Привыкнет.

Элинор оступилась на камне и едва не упала. Задыхаясь, она остановилась, чтобы осмотреть ногу и поискать более безопасный спуск. Люди из лагеря собрались под холмом и во все глаза глядели на нас.

— Неважно, чем ты стал, ты не можешь быть настолько жесток, чтобы так резко лишить ребенка его привычного окружения.