Возвращение Будды

Он кутается в шинель. Намеренно громко хохочет:

– - Я вас ночью видел, вы к женщине шли, Виталий Витальевич. Сказать ей, чтоб она вам не сопротивлялась?

– - Мне мало нравятся ваши солдатские шутки, Дава-Дорчжи.

– - Тогда я могу рассказать какую-нибудь поучительную монгольскую легенду. Теперь я вам разрешаю записывать потому, что я вам верю. Вы очень подробно об'яснили, чего хотите... Например, история кутухты Муниулы с жизнью его -- непристойной и женолюбивой...

– - Когда мы доедем?

– - При хорошей экономии на полтора месяца нам хватит продуктов. К тем дням мы будем в Сибири, там много почитателей моего перевоплощения, и я склонен надеяться на пищу, питье и достойные меня благочестивые разговоры.

Профессор, заложив руки за спину, слегка сутулясь, ходит из угла в угол. Он решил молчать о проволоке: ему наскучили ссоры, упреки. Он расспрашивает про аймак Тушуту-Хана. Гыген словоохотлив, немного витиеват и часто, с прихлебываниями какими-то, смеется. Он говорит историю своего рода, в ней много имен, мест и замечательных битв. Профессор понимает смутно, но слушает охотно.

Утром Дава-Дорчжи знобит сильнее. Он много пьет чая и лежит, сжимая виски пальцами.

Профессор на станции из красноармейского лазарета приводит доктора. Он щупает голову гыгена, раскрывает грудь, спрашивает, не дожидаясь ответа:

– - Голова болит? Ноги болят? Озноб?

У доктора широкие, длинные и тонкие, как ремни, пальцы. Он проводит пальцами по руке профессора:

– - Лекарств у нас нет, в Омске иногда принимают в лазарет... все перегружено. У него тиф. Кофе, чистое белье и компрессы.

Смотрит на Будду, стучит ногтем и говорит: "медь" и уходит.

Гыген вдруг начинает плаксиво просить револьвер. Хотя револьвер у него под подушкой, все же профессор прячет его у себя. Гыген грозит застрелиться. Он упрекает профессора в лености, из-за которой он, гыген, должен умереть. Лучше ему погибнуть сразу, если нельзя достать лекарств. Он по-монгольски бранит женщину, и та падает на колени, уткнув голову в пол.

– - Какие домашние лекарства есть? Где мне достать кофе?.. Ступайте менять револьвер!

Профессор идет.

Бред начинается через день. Профессор со стыдом думает, что гыген притворяется. У него нет никакого повода так думать, но ему кажется намеренным, как Дава-Дорчжи срывает компрессы и разбрызгивает кофе. Гыген часто садится в постели, предварительно сунув себе под спину шинель (стена холодная); одними и теми же словами он вяло говорит:

– - В тебя одного переходит дух Будды... ты один воплощение гыгена, Дава-Дорчжи... дай мне из бокового кармана... напишу в аймак.

Сует какие-то бумаги с монгольскими надписями и жалуется:

– - Все меня бросили. Ты только один перед смертью. Я уже умер... я опять дух Будды.

Профессор носит кипяток, ставит компрессы.

Скучный, сухой весь лежал Дава-Дорчжи. Постоянно нужно было лить в него воду -- поить. Волосы отросли необыкновенно густо и как-то все сразу: жутко было смотреть на пряди, торчащие из носа. Подушка вся залепилась в слюне, -- переворачивая голову, Виталий Витальевич силой заставлял себя не отдергивать руку. В ушах торчала вата (гыген боялся ушной простуды), и теперь она походила на черных тараканов.

Часто он вскрикивает гортанно и длинно, и, подняв тощие руки, приветствует наркома по делам национальностей от имени монгольского народа. Затем он говорит речь об угнетателях -китайских империалистах и сразу почти из слова в слово (насколько помнит профессор) передает легенду о статуе Будды из аймака Тушуту-Хана. Начинается она словами: "В год Красноватого Зайца", и Виталию Витальевичу представляется большой, с собаку, красноватый заяц на бесконечном снежном поле. Тогда он отворяет дверь.

Чаще всего происходит это на ходу поезда. В зубы профессора несется колючий и твердый, словно камни, снег. Серый дым откидывают вагоны.

"Есть какое-то возмездие за наши поступки", думает профессор, возвращаясь к печке.

Женщина -- ее профессор сокращенно зовет "Цин" -- моет в кипятке белье гыгена. У него всего одна пара, и когда однажды женщина мыла, профессор захотел узнать, насколько оно крепко. Он подошел к котелку (мыла нет, тряпки просто жамкаются и преют), -- поверх, в кусках грязи плавали серые точки. Профессор наклонился ближе: это были сварившиеся вши.

x x x

Поэтому ли или почему другому, в этот вечер Виталий Витальевич чувствует особенную боль в ногах, ему холодно, хотя он сыт и в теплушке ярко горит печь. Он меньше, чем всегда, сидит у постели Дава-Дорчжи, и удивленная женщина видит его поспешно гасящим коптилку.

Он с грохотом сбрасывает сапоги, но под одеяло не залазит, а сидит, что-то напряженно слушая, кисти его рук дрожат, десны приходится смачивать.

Он, потирая руки, говорит:

– - Холодно!

И шагает к женщине. У той уже откинута шуба и теплы закруглившиеся (она вытянула руки вдоль тела) груди.

Утром профессор сказал себе, что поступил он так потому, что одному лежать невыносимо холодно. Озноб прошел и за обычным кипятком он сбегал весело.

Но и в другую ночь он спал с женщиной Цин. А дальше он уже не подыскивал причин и не гасил коптилки.

Раз утром Цин идет искать сухой растопки. У гыгена сильный бред -- он вскакивает и порывается бежать. Его во время восстания ловят большевики. От сырого дыма болят у профессора глаза и потому же кричит гыген: "Зачем глаза выкалываете?". Тонкие, скользкие руки гыгена раздражают, и голос у него становится пискливым.

Много спустя является со щепками Цин. Подле дверей Виталий Витальевич видит высокого, горбоносого человека в черной до пят собачьей дохе. На шапке у него широкая красная лента.

Профессор высовывается:

– - Вам что нужно?

– - А ничего, -- распахивая доху, говорит человек.

Профессор раздраженно стучит по ручке двери:

– - Проходите, здесь больной... Проходите, вам говорят, -здесь правительственный груз! Проходите прочь!

Доха отходя в развалку, гудит: