Возвращение домой

– И вообще, откуда этот командный голос? «Я сказал!» – Моретти передразнил Алмаара и, заметив, как тот побледнел от ярости, хохотнул себе под нос.

– Заткнись! – Янис круто повернулся к нему, рука заныла от резкого движения, и эта боль заставила забыть о ругательствах, готовых сорваться с языка. Он только зубами чуть скрипнул, полосонул по лицу Моретти раздражённым взглядом, словно тот был виноват в этой боли. Кордуэлл выпрямился, сложив обе руки на столе, смотрел, как и остальные, сердито, недовольно.

«Да к чёрту вас всех!» – Янис отвернулся демонстративно, встал к ним боком.

– Янис, ты лучше сядь и доешь свой ужин, – предложил Джейк довольно дружелюбно. Он один, кажется, как всегда был поразительно спокоен и сдержан, – а потом мы поблагодарим хозяев за оказанное гостеприимство и тихо уберёмся отсюда.

– Я не пойду с вами через реку. – Во взгляде Алмаара угадывалось не только одно упрямство, но и решимость. Странно было видеть в нём это качество, ведь раньше он был так настойчив лишь при защите своих личных интересов или своей жизни. А сейчас? Взорванный рудник – что он сможет изменить в его жизни? Чем он так важен ему, если гонит вперёд за новыми трудностями, опасностями, возможно, за смертью? Неужели смерть капитана не даёт ему покоя?

– Дело твоё! Принуждать мы не собираемся… На себе тебя через реку никто не потащит, – Кордуэлл не удержался от предательского вздоха облегчения. – Иди один… Только нас не впутывай…

– И пойду! – Решимости Алмаару было не занимать. Хотя нет, здесь одно лишь сумасбродство. – А вы, если хотите, уходите сейчас… Как сами решили!

– Ни разу ещё такого дурака не видел! – снова отозвался из своего угла Моретти. Алмаар ответить не успел, осёкся, да и все они замолчали, когда гриффитка – всё та же! – появилась на пороге. Она прошла к столу, принялась собирать посуду, заметно удивилась, взяв в руки тарелку с нетронутой едой.

– Тысяча извинений, леди! – Алмаар, стоявший от женщины в метре, улыбнулся, встретив её недоумевающий взгляд. Та тоже улыбнулась, но как-то смущённо, видимо, не поняла ни слова и теперь не знала, что сказать. Ей помог Кордуэлл, он неплохо говорил по-гриффитски, но знал мало слов, хотя изъяснялся понятно.

Извинения, целая куча извинений и каких-то малосодержательных слов; «плавал» он сильно, но понять это могла лишь гриффитка. И Джейк. Он слушал Дика, чуть склонив голову и скрывая улыбку, слушал все эти извинения и оправдания. Приятно было просто слушать эту речь, её плавность и мягкость, даже какую-то музыкальность. Она не терялась даже в сбивчивых ответах Кордуэлла. Самому же лень было вмешиваться, не хотелось напрягать память, вспоминать слова, открывать рот, даже языком шевелить… Какое-то приятное сонное оцепенение, словно смотришь на всех со стороны, словно следишь издалека… На эту женщину, в которой всё больше и больше читалось что-то от матери: в фигуре, в лице, в манере говорить и держаться, в непринуждённом наклоне головы. Джейк выискивал, примечал эти чёрточки, старался запомнить, и радовался им, как ребёнок. И всё спрашивал себя каждый раз: неужели ты раньше ничего этого в матери не замечал, ведь в ней столько от гриффитов?!!

Джейк молчал и понимал, что, если заговорит, обратит на себя внимание, это ощущение родства исчезнет. Он сразу увидит, что никакая она не мать и ничего в них общего, а это просто бред, наваждение усталого сознания. А так приятно было хоть на момент почувствовать себя маленьким, вспомнить детство, словно заново пережить то время, когда мать учила его своему языку, рассказывала сказки, пела песни. Он ведь и не понимал тогда: зачем ему этот язык? И что это за язык вообще? И откуда он известен матери? А всё оказалось так просто!.. Я часть этого мира! Должен быть близок этим людям. Гриффитам! Я и сам гриффит наполовину… А все гриффиты, которых увидел в этой деревне, – одна эта женщина, так похожая на мать… А где же тогда остальные? Они что, боятся нас? Нас и меня – тоже!.. А ведь я совсем не думал о страхе, о страхе при первой встрече с ними…

Дверь за гриффиткой громко хлопнула, Джейк даже вздрогнул, очнувшись. Окинул взглядом комнату, словно видел её впервые: бледные шторочки на больших окнах, какие-то гобелены по стенам, четыре кровати под яркими одеялами. Взгляд задержался только на очаге, а окончательно остановился на Алмааре, всё также стоявшем посреди комнаты. Тот, проводив женщину взглядом, удручённо вздохнул и вдруг произнёс с нежностью, поразившей всех, кто его слышал:

– Вот это леди! Настоящая леди! И почему в городе такие не живут?

– Наш Алмаар влюбился! – Моретти захохотал насмешливо, но беззлобно. Появление гриффитки разрядило накалённую обстановку, о недавнем разговоре на повышенных тонах все забыли.

– Я бы посоветовал быть поосторожнее. – Дик говорил серьёзно, без тени улыбки, – Гриффиты – народ сложный!

– А что в ней сложного? Такая же, как и все мы! – Алмаар расправил плечи, вскинул голову, даже про руку забыл. Кавалер! Заметно окрылился!

– Ты что, повёлся?! – Дик глазами сверкнул недовольно, – Не время сейчас… Да и старше она тебя лет на двадцать – не меньше… Они только на вид моложе кажутся…

– Возраст – это пустяк! – Алмаар небрежно подбородком дёрнул, – Я же не собираюсь на ней жениться…

– Да и не смог бы, если б даже хотел… Она вдова! Всего второй год!.. Им нельзя сразу… Только через пять лет… – Кордуэлл замолчал, видя, какими глазами они все на него смотрят. Все, кроме Тайлера. Тот сидел с какой-то ленивой, сонной улыбкой, а глаза, будто, ничего перед собой не видят. Размечтался или вспомнил что-то приятное.

– Она, что, тебе сейчас про всё это прямо так и сказала? – Алмаар недоверчиво скривился, нахмурил брови. – И про вдовство? И про остальное?

– Ты что?! Зачем говорить? По ней по самой всё видно! Ты видел пояс? Видел рисунок? Там всё на нём… Они же по всякому случаю пояса плетут… А цвета эти? Белый, чёрный, синий! И так всё ясно… Да и сами они, гриффиты, к незнакомым настороженно относятся. Другого бы человека они к нам и не пустили. А вдруг счастье и удачу с собой унесём? – Кордуэлл усмехнулся, посмотрел в стакан, который всё это время держал в обеих руках. – У них же не жизнь – сплошные суеверия!

Они немного помолчали, обдумывая услышанное, Алмаар заговорил первым:

– Вдовушка, значит…

В его голосе было столько от прежнего Алмаара, циничного, жестокого, опасного своей своевольностью, своим нежеланием думать о ком-то, кроме себя; от Алмаара, особенно хорошо известного Джейку. И он не удержался от приказа, прозвучавшего по-капитански:

– Я запрещаю вступать в какие бы то ни было отношения с местным населением! Тем более, флирт и прочие ухаживания! Ты подводишь всех…

– Интересно, и чем же? – Алмаар зло прищурился, улыбнулся недобро, показав белые ровные зубы. С такой сволочью просто невозможно справиться! А уж приказ и давление здесь никогда не помогут! А Алмаар продолжил:

– Вот тебе, Тайлер, чем я мешаю? А тебе, Моретти? Или, может быть, вас что-то смущает? Скажите сразу!

– Да тебе же взбрендило в башку – ты и думать обо всём забыл! Как можно вообще об этом сейчас думать? – Марио выкрикнул с места, – Тоже мне: увидел красавицу – слюни распустил, как малолетка!.. – фыркнул громко, презрительно, – Никогда таких мужиков не понимал…

– Да уж куда тебе? Ты же у нас такой правильный! Цветы сначала даришь. Имя спрашиваешь. Ухаживаешь полгода… Или вы все такие? – Алмаар глянул на каждого из них, ни на ком не задерживая взгляда дольше одной секунды, засмеялся с презрением и насмешкой. – На вас глядеть-то тошно! Как только что из школы… – Отвернулся и направился к двери, всем видом давая понять: разговор окончен.