Возвращение домой

– Опасно, наверное, так, рискованно…

– Каждый год имена на плите появляются… Как с Мартином, – сиониец замолчал, задумался, полулежал, откинув назад голову, будто впал в забытье. Прошептал почти неслышно, – Холодно…

Джейк перебрался к нему поближе, подсел почти вплотную, сжал ледяную руку сионийца, подбадривая этим пожатием и одновременно проверяя пульс. «Хорошо бы укрыть его сейчас хоть чем-нибудь. Горячим чаем напоить… Ведь он же гаснет, с каждой минутой всё хуже…»

– Повезло вам всем. А нас сослали с глаз долой в своё время, на смерть всех без разбора… А сейчас там землетрясения постоянно. Почти каждый день. Ремонтироваться не успеваем. А что ещё зимой будет?.. Взбесилась Сиона… Эвакуация нужна будет рано или поздно. А кому мы нужны?

Один выход – на Гриффит! А вы же, ниобиане, как собака на сене… Земли вам всё мало… Не понимаю…

Сиониец не договорил, Джейк закрыл ему рот ладонью, сказал:

– Тихо! Тебе нельзя разговаривать: слабеешь сильно. Молчи лучше. Береги силы… – лейтенант закрутил головой, пытаясь освободиться, но Джейк сам убрал руку, задал встречный вопрос, – Имя твоё как?

– Йозеф! – скорее автоматически ответил тот.

– Так вот, Йозеф, теперь моя очередь о себе рассказывать, а твоя – слушать. Понял? Императора нашего хоть раз по новостям видел? А ребят из Его личной охраны? Гвардейцев? – ещё один слабый кивок головой, – Так я одни из них, из Личной Гвардии… Рассказать, что я здесь делаю? – сиониец снова кивнул, оторопело моргая.

…Он говорил и говорил, рассказывал о себе, о жизни на Ниобе, рассказывал смешные и интересные случаи о службе в Гвардии, рассказывал о гриффитах, рассказывал про Кайну. О, о ней он мог говорить часами! Рассказывал такое, что никому и никогда бы не доверил. Говорил, а сам следил за лицом сионийца, не давал ему и рта раскрыть. Тряс за плечи, когда тот терял сознание, пытался греть холодные руки, подбадривал словом, взглядом, улыбкой.

День приближался к ночи, солнце ушло за лес, язык уже болел, ещё сильнее болела голова, но обо всём этом Джейк забыл. Забыл об усталости, голоде и жажде, забыл о себе, ведь рядом был человек, которому в это время было ещё хуже…

Бирутоксин уже перестал действовать, сиониец Йозеф мучился жутко, временами кричал чуть ли не в голос. Джейк зажимал ему рот ладонью: этот крик холодил кровь, усиливал отчаяние и страх.

Потом лейтенант стал часто и надолго терять сознание. Джейк уже не тормошил его: в бесчувственном состоянии меньше маешься. В довершение ко всему Йозеф начал бредить.

Лежал с закрытыми глазами, но видел видения, которые, кроме него, не мог никто больше видеть. Порывался подняться, крутил головой, звал кого-то, кричал кому-то:

– Людвиг!.. Нельзя туда, Людвиг!.. И Мартину скажи… Опасно там… Расселина, видишь!.. Не смей!! Не надо!.. Видимость нулевая!.. Не смей, говорю!.. Вадик, ты видел?!.. Она же сейчас на нас пойдёт!.. Лавина, Мартин!!!.. О, Боже!! Сколько в ней тонн?.. А-а!!! Нет! Нет!.. Людвиг!.. Не оставляй меня здесь, пожалуйста!.. Я же умру здесь… Ноги, видишь… Мне ноги придавило!.. Сволочь! Куда ты?! Людвиг!!! Вадим!!!.. Я же замёрзну здесь!!! Ну, не уходите же!.. Нет!!!..

Он успокаивался на время, стискивая коченеющими пальцами руку Джейка, чувствовал его присутствие рядом и ему становилось легче. Тогда он улыбался растрескавшимися, сухими губами, называл Джейка другими именами, пытался пожаловаться ему, но только хрипел сорванным голосом.

За эти часы они стали друг другу ближе друзей, роднее братьев. Их связала одна судьба: ожидание машины, – и одна общая надежда. Вера в будущее…

Уже стемнело окончательно, и сиониец затих, когда в стороне, на дороге, послышались звуки, которые не мог издавать лес вокруг.

Треск работающего мотора!

Джейк уловил его ещё тогда, когда машина была далеко. Он даже успел дойти до дороги, и, боясь быть незамеченным, вышел прямо на проезжую часть. Но не кричал, не махал руками – на всё это не было сил – просто стоял на подкашивающихся ногах, сам при свете фар похожий на призрак, и смотрел немигающими ослеплёнными глазами туда, где за лобовым стеклом должен был находиться водитель машины.

Слышал ещё, как сквозь вату, визг тормозящих, скользящих по криолиту колёс, видел людей в форме с сионийскими знаками отличия. Чувствовал, как чьи-то опытные руки ощупывали его, искали переломы, а потом кто-то закричал, заглядывая в лицо:

– Сотрясение мозга! И, возможно, контузия! Его нужно уложить!..

Но Джейк вырвался, слабо отбиваясь от рук, стал объяснять что-то, потянулся туда, где остался Йозеф, но не слышал собственного голоса.

Потом ещё шёл со всеми, шёл сам, без посторонней помощи, но, споткнувшись о чью-то ногу, не удержался, упал на подставленные руки. А вот, что было дальше, он так и не вспомнил даже со временем.

* * *

Этот человек появлялся редко, даже не каждую неделю, но зато всегда в одно и то же время.

Его высокую тонкокостную фигуру врач-психиатр, Мицу Акахара, узнавал сразу, ещё на дорожке парка, от самых ворот. Посетитель этот с первого же своего прихода привлёк к себе внимание. Он держался совсем не так, как все, кто приходил до него. Настолько необычно, что Акахара первое время даже не мог понять, к кому же приходит такой странный гость, не знал, пока не спросил.

Пациентов после «Триаксида» было пятеро, все – тяжёлый случай. Умственная отсталость в тяжёлой форме. Все без намёка на какое-нибудь улучшение. Один из них, поступивший в клинику четвёртым, тот, с переломом лодыжки и с простреленным плечом, в первый момент показался не так уж плох в сравнении с остальными. Но так только показалось, проведённое обследование расставило всё на свои места.

Именно к нему, к этому белобрысому, и приходил посетитель. Приходил во время послеобеденной прогулки по парку. Тогда на улицу выбирались все, кто имел на это разрешение лечащего врача. Даже «соседи» из центрального корпуса. Но эта «пятёрочка» всегда «гуляла» отдельно от всех (довольно пренеприятное зрелище), и всегда в сопровождении двух санитаров.

Эти ребята были хуже трёхлетних детей, они постоянно должны были быть под присмотром, и всё равно с кем-нибудь из них каждый день что-то случалось. Это только с виду были люди, по-настоящему они даже поесть сами не могли. По сути, они до конца своих дней должны теперь остаться в клинике под постоянным присмотром, но Акахара от нечего делать сам, по своей личной инициативе, занялся изучением этих пациентов, постоянно проводил обследования, применяя им же созданные препараты. Улучшений не было, но не было и ухудшений, и это-то особенно вдохновляло врача.

Раньше их никто не навещал, для внешнего мира они уже были мёртвыми. Но потом стал приходить этот странный человек…

Он никогда не блуждал по дорожкам парка, даже в самый первый раз, всегда находил их; молча, только кивком головы, приветствовал санитаров, усаживался на ближайшую скамью, закидывал ногу на ногу, и час, а иногда и полтора неподвижно просиживал в одной позе. Ни о чём не спрашивал, ничего не говорил, даже уходил, не прощаясь, а сам всё время смотрел в одну сторону, на одного пациента, на этого хромого белобрысого.