Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару

Сопровождающие, сидевшие в позолоченных креслах вдоль стен зала, удивленно подняв брови и морща в усмешке губы, наблюдали за этой странной парой чудных, под стать друг другу, людей, танцующих вместе, и быстро заметили, что ушли они очень рано, в компании друг друга, оставив Лесли Морриса одного.

Пегги с самого начала была сражена Редом Апшоу, и когда Августа попросила ее присоединиться к группе гостей, отправляющихся в коттедж ее сестры на острове Сен-Симон, Апшоу также был приглашен на эту вечеринку.

Девушки совершенно разошлись во мнении относительно Апшоу. Августа нашла его «неотесанным» и совсем не подходящим для Пегги в качестве кавалера, ибо он почти всегда был непочтительным. Он звал Августу «Эгги» — именем, которое она ненавидела, а Пегги — «коротконогая Пете» или просто «коротышка», чем, по-видимому, приводил ее в бешенство.

Но была, несомненно, между этими двумя людьми какая-то связь, даже если — к ужасу хозяйки и других гостей — они задирали и дразнили друг друга немилосердно, доходя временами, судя по их виду, до грани насильственных доводов.

Была какая-то тайна, окружавшая Апшоу и сильно интриговавшая Пегги; кроме того, вокруг него была аура обаяния, делавшая его постоянным предметом для обсуждений среди сверстников Пегги и их семей. Было известно, что он — старший сын в одной из старых респектабельных семей Джорджии, ныне живущей в Северной Каролине, но шептались еще и о каком-то скандале — хотя никто, казалось, не знал никаких подробностей, — и Пегги от души наслаждалась и той маленькой сенсацией, и семейным порицанием, которое вызывала ее дружба с ним.

Двадцатые годы стали сугубо материалистическим десятилетием, тон жизни в котором задавали бизнес и добывание денег. Идеализм, казалось, был утрачен где-то на полях сражений во Франции. Молодежь, прошедшая войну, вернувшись домой, вдруг обнаружила, что помогала отстоять мир лишь для того, чтобы как можно больше автомобилей, жевательной резинки и пудры для лица могло быть продано на рынке; их прежний мир обрушился, и те заповеди, которым их учили с детства, вдруг потеряли всякий смысл. Торговля спиртным в стране была запрещена, и молодые люди, еще вчера державшие в руках армейские винтовки, сегодня сменили их на фляжки с контрабандным джином.

Молодые женщины, со своей стороны, читали страстные вирши Эдны Сент-Винсент Милли и скандальные романы Джеймса Кэбела, красили ногти, тщательно подрисовывали брови и густо душились, когда ставили себе целью обольстить мужчину. Но перемены коснулись не только внешности женщин и их поведения, они оказались глубже, чем избыток косметики или безудержный флирт. Женщины стали говорить о политике. И говорить громко и определенно. Через год после смерти Мейбелл они получили, наконец, право голоса, и это дало им и новое место в обществе, и новую свободу. И нелегко было обоим полам определить, как далеко, собственно, может заходить эта свобода.

Несмотря на все более поздние утверждения Пегги, что в 20-е годы она была настоящей «женщиной свободной морали», похоже, что на деле она не спешила предпринимать какие-либо шага в направлении своего собственного освобождения и никогда по-настоящему не стремилась к этому. Время от времени она позволяла себе поиздеваться над старомодными светскими условностями и сыграть роль «новой женщины», смелой и дерзкой, особенно когда хотела поставить на место тех, кто обижает ее, или когда хотела под этой маской скрыть свои истинные чувства. Но пуританское воспитание, полученное ею в семье, удерживало ее от опрометчивых поступков. Кроме того, на самом деле ей было далеко не безразлично, что думают о ней люди, особенно те, в любви и уважении которых она так отчаянно нуждалась.

Пегги не могла окончательно решить для себя, что может и чего не может позволить себе «новая женщина». Она курила, выпивала, читала самую спорную литературу и неистово флиртовала. Но при этом продолжала считать, что секс до свадьбы — это немыслимо и что если холостякам и позволительно иметь секс-потребности, то ее собственные желания вызывали в ней чувство вины.

После сцены, устроенной ее родственниками на похоронах матери, она навсегда покинула католическую церковь. И хотя никогда ранее не была набожной католичкой, теперь чувствовала себя несколько растерянно, не имея никакой религиозной поддержки вообще. Она всегда была глубоко равнодушна ко всему, что касалось католической церкви, но ей приходилось разрываться между религиозными пристрастиями родителей, поскольку хотя Юджин Митчелл и не был набожным человеком, но продолжал придерживаться протестантской веры. Когда бабушка Стефенс, оставаясь ночевать в доме на Персиковой улице, заставляла всех прочитывать вечернюю молитву, это, как правило, вызывало протест у Митчеллов, поскольку Пегги, например, стояние на коленях в собственном доме воспринимала как нечто такое, что она не могла и не хотела делать.

Теперь, с появлением в ее жизни Реда Апшоу, Маргарет особенно нуждалась в помощи, чтобы разобраться в тех противоречивых чувствах, которые она испытывала. Никогда прежде не встречался ей человек, чья мужественность приводила бы ее в состояние неуверенности в себе. Все другие мужчины, которых она знала, — отец, Стефенс, Клиффорд Генри, молодые солдаты, готовившиеся уйти на войну, — нуждались скорее в материнской заботе с ее стороны, что делало ее отношение к ним слегка покровительственным и заставляло ее чувствовать некоторое превосходство. Но не таков был Ред Апшоу.

Он смеялся над тем, что называл ее «претензиями», и никогда не отвечал на ее самоуверенные выпады. На самом же деле больше всего она ему нравилась, когда вела себя явно «не как леди», к тому же он разделял ее любовь к рискованным, двусмысленным историям и никогда не критиковал за курение или выпивку.

Поскольку отношения Пегги с бабушкой Стефенс были прохладными, а с церковью не было никаких, то за ответами на встававшие перед ней вопросы ей оставалось обращаться лишь к отцу и брату. Те же, в свою очередь, опасаясь пагубного влияния Реда на Пегги, всячески настаивали на продолжении ее посещений Клуба дебютанток. Сама Пегги более чем когда-либо противилась этому и вполне вероятно, что смогла бы в конце концов сделать по-своему, если бы не узнала вдруг, что Апшоу бросил колледж, где прекрасно учился, и занялся контрабандой спиртного. Это дало трещину в их отношениях, но не потому, что Пегги осуждала его тайный промысел, а просто она считала, что, уйдя из колледжа, Ред отказался от блестящего будущего, которое он, с его выдающимися способностями, вполне мог бы иметь.

Если раньше Пегги вела бескомпромиссную борьбу против любых излишеств в своем гардеробе, то теперь вдруг резко изменила позицию и, по мере приближения открытия осеннего сезона, часами ходила по магазинам самой модной одежды, таких, как «Вог», и внимательно прочитывала колонки светской хроники в «Джорнэл», чтобы иметь представление о том, кто, что и где носит. «Когда девушка делает карьеру в свете, — говорила она Стефенсу, — одежда для нее — то же, что и форма для солдата». И она приступила к подготовке с рвением опытного офицера.

Сезон начался в октябре. И с его началом появились и новые знакомства с молодыми женщинами из лучших семей Атланты. Это было хорошее начало. Подругами Пегги стали две сестры, Эми и Ли Турман, и еще несколько таких же дебютанток, как и она сама. Все эти девушки считали Пегги «ужасно забавной и очень веселой» и особенно восхищались ее физической выносливостью.

Пегги становилась все более и более скрытной во всем, что касалось ее личной жизни, и никто, кроме членов семьи, не знал, насколько серьезно была у нее травмирована нога — тем более что, несмотря на предписания врачей, она так и не носила ортопедических туфель на низком каблуке, столь ею нелюбимых. Дебютантки из ее круга считали ее форменным сорванцом, а из-за Реда Апшоу были невысокого мнения о ее способности разбираться в мужчинах. Но Пегги никогда не делала попыток флиртовать с кавалерами этих девиц — а это ценилось девушками очень высоко. Словом, хотя члены Клуба дебютанток и не обладали живостью и энтузиазмом Джинни Моррис, они вполне удовлетворяли потребность Пегги в женской дружбе. «Женщина, не любящая женского общества, не может быть достаточно очаровательной», — заявляла она, но, по мере продолжения сезона, Пегги стала терять расположение одной девушки за другой — и все из-за своих критических высказываний по любому поводу, которые очень задевали дам-патронесс клуба.