Возвращение под небеса

– Нет-нет, Эдуард Валентинович, спасибо. Я… должна попытаться справиться со всем сама.

Эдуард Валентинович покивал, он некоторое время рассеянно теребил ворот своего тёмно-серого свитера, будто бы размышлял о чём-то важном и необходимом, но не имеющем решения. Наконец Рожков тяжело вздохнул и обнял меня сильной рукой. В его добрых глазах, блестящих на смуглом лице, искрилась горечь.

– Хорошо, Машенька… Но помни, что мы всегда готовы помочь тебе…

Что-то с дребезгом разбилось, и мы все разом обернулись.

На углу улицы Денис Сухонин, прохлаждаясь в окружении своих дружков, громко хохотал, глядя на осколки какой-то бутылки, которую он только что, по всей видимости, кинул в старый покосившийся ящик. Настя с усмешкой посматривала на брата, а Сашка и Нильс, вторя Сухонину, держались за животы и ржали, словно лошади. Рома же усиленно делал вид, что ему точно так же смешно, как и всем остальным.

– Придурки малолетние, - зло оскалился Рожков. Несколько золотых зубов мелькнули среди прочих настоящих.
– И хоть бы хны ведь.

Я кинула взгляд в сторону управителя Адвеги. Тот был вполне доволен происходящим, судя по гадкой усмешке, с которой он наблюдал за Дэном и его друзьями.

– Страшно представить, что будет дальше, - фыркнул Антон.
– Если Сухонин до сих пор позволяет им делать всё, что им в голову взбредет…

– Идём, Машенька, я провожу тебя до дома.
– Нахмурился Рожков.
– Лучше тебе одной не ходить. Особенно сейчас…

Я сжала руки в кулаки, так сильно, что пальцы свело. Очередной приступ осознания моей горькой потери окатил меня колючей волной страдания.

Я ещё никогда не чувствовала себя такой одинокой.

***

Дома было слишком пусто, слишком - этого слова даже мало.

Меня рвало изнутри - на части, на куски, на лоскуточки. Однажды я уже пережила это десять лет назад, но тогда со мной рядом был отец. А сейчас?...

Я легла на диван, положила голову на мягкий подлокотник, тот самый возле которого стояла тумбочка, куда почти месяц назад папа поставил тарелку со сладостями для меня.

«А надо бы... Тебе сейчас будет полезно съесть немного сладкого».

Я закрыла глаза и так сильно зажмурилась, что у меня под веками заплясали ярко-оранжевые дуги, замелькали белые круги. Меня скрутило, словно пружину: всё досконально, всё, что было у меня внутри, съёжилось от неимоверно горького яда печали.

Какая-то мысль пронеслась мимо меня, и я за неё зацепилась. Если представить, что завтра всё повторится, то есть Дэн и его сволочи снова нападут на меня в переулке и изобьют, что мне делать, если я полуживая смогу вернуться домой?

«Раньше, когда такое случалось, ты был дома или прибегал домой, узнав о том, что произошло. Ты просто был рядом со мной. Помогал мне не умирать от боли после этих побоев, не рыдать от гнева и унижения, от обиды, от жалости к себе, которая так переполняла меня после всех этих стычек. Что со мной было бы, если бы не ты? Ты всегда был рядом, ты всегда помогал мне, ты всегда заботился обо мне. И каждый раз, когда я снова попадала впросак, я всё равно всё это переживала. С твоей помощью, ты слышишь, папа? Я с твоей помощью переживала это, находила успокоение и счастье рядом с тобой. Да, пап, я была счастлива, потому что как бы плохо я себя не чувствовала когда-либо, ты всегда был рядом со мной.

Но что мне делать теперь, отец? Что мне делать теперь?...

Десять лет назад, когда умерла мама, ты тоже был со мной рядом, но сейчас я осталась одна. Мне больше не к кому пойти, не у кого просить помощи, не у кого просить поддержки. Я осталась одна на своём маленьком кораблике, идущем по бушующему морю куда-то в неизвестность. И возможно завтра, а возможно и через год, залатанные выщербленные бока моей посудины с треском разломятся сначала от пробоин, а потом и под сокрушающей силой тех страшных волн, что так мстительно мечтают о моей смерти.

Теперь мне придется одной возвращаться в мир под небом. Без тебя…»

Я, кажется, куда-то падала, исчезала.

Мне было сложно вдыхать пыльный воздух, и было больно его выдыхать. Глаза застилала пелена из слёз. Эти невыносимые, горькие слёзы обжигали мои щёки, душили меня, мучили.

Слабым движением я стащила со спинки дивана аккуратно сложенную футболку моего отца, и медленно, как во сне, поднесла её к лицу, уткнулась носом в мягкую ткань и глубоко вдохнула запах лекарств и папиного одеколона. Всё потемнело. В одну секунду весь мир разлетелся на мелкие осколки, а сердце сжалось и оборвалось в моей груди.

Я зажмурилась от дикой, невыносимой боли, проткнувшей меня насквозь, наружу прорвались рыдания.

***

Я больше не могла находиться дома. Двенадцать часов одиночества в доме моего ныне покойного отца сделали своё дело - меня выжало как лимон. Только слёзы, горечь утраты и скорбь. Всё.

Вечером я отправилась блуждать по городу. Плевать мне было на опасность, на Сухонина и на его компанию. На всё плевать. Я блуждала по улицам из стороны в сторону, смотрела по сторонам, пыталась цепляться вниманием за детали. Уже вскоре я оказалась в далеких закоулках городских улиц. Юго-восточный квартал сегодня был безмолвен и тих, только грохот техники и писк аппаратуры мешались в завывании затхлого ветра. Пейзаж был привычным: длинные полоски ламп помигивали над каждым из окон ровных одноэтажных строений, фонари, как и стены зданий, поросшие красным мхом, жужжали над моей головой. Бочки же блестели масляными пятнами рядом с ветхими деревянными ящиками.

Пахло дымом и смолой.

Я подошла к приоткрытой двери второго подъезда, проскочила внутрь и, после того как глаза привыкли к полутьме технических помещений инженерного центра Адвеги, поднялась по лестнице на один пролёт выше.

На маленьком квадратике лестничной клетки, пропахшей сигаретным дымом, царила всё та же полутьма. Жужжащая лампочка помигивала под потолком. В углу, как и всегда, пылилось выцветшее зелёное кресло, а на грязном подоконнике с наглухо заколоченным окном стояла круглая пепельница из стекла.

Это было ни чем не примечательное место, но я частенько приходила сюда, когда мне хотелось о чём-то поразмышлять или просто побыть одной. В этом подъезде редко сновал народ, так как внизу, на подвальном этаже находился запасной вход в рабочую зону города.

Вздохнув, я сняла ботинки и забралась в скрипучее кресло с ногами. Откинув голову на спинку, я отвернулась к тёмно-синей стене и зажмурилась. Моё сердце сжалось, и горячие слёзы снова хлынули из глаз. Горячие и горькие.

Не знаю, сколько времени я просидела здесь, поглощенная своими мыслями и переживаниями, но моя печаль не истощалась, слёзы не заканчивались. Этого и не могло случиться.

Хлопнула дверь. На мгновение я услышала стук колес на рельсах и скрежет металла, сменившийся грохотом движущихся вагонов. Там внизу, куда вела лестница, каждый день и каждую ночь рабочие Адвеги загружали вагоны углём, водой, деревом и другими материалами, необходимыми для обеспечения жизни в городе. После укомплектовки вагоны перегонялись в другие зоны города, где их разгружали, а утварь, еду, сырье доставляли в другие районы города - туда, куда необходимо.

Иногда я ходила на нижние уровни. Мне нравилось смотреть на вагоны. Ещё изредка заходила к Рожкову, который почти всё своё рабочее время проводил внизу.