Возвращение в Дамаск

— Вы без головного убора? — спросила она. — Так нельзя.

Молодой человек поблагодарил, достал из потрепанного серого рюкзака (это был весь его багаж) черный берет.

— Стало быть, в Хайфу. Как поедем?

Шофер — рука на руле, нога на педали газа — обернулся к инженеру.

— Самой короткой дорогой? — ответил он вопросом на вопрос.

Эли Заамен смотрел на желтоватое лицо, спокойные черные глаза, круглые дуги бровей. Самая короткая дорога вела через Самарию и до Кфар-Йехезкеля по арабской территории. Ага, подумал он, у парня хорошее чутье.

— Разумеется, самой короткой, — сказал он.

В Тулькареме, на перекрестке дорог, пришлось остановиться следом за другой машиной. Солнце обрушивалось вниз тяжелым грузом расплавленного металла; камни справа и слева сияли слепящим светом. В тени домов нерешительно собирались недружелюбные мужчины. С передней машиной случилась авария, водитель хлопотал у открытого радиатора, в котором кипела вода. Свежей воды не принесли, где колодец — не показали. В результате дорога, которую в этом месте как раз ремонтировали, оказалась перекрыта. Третья машина, из Хайфы, медленно приблизилась, остановилась; водители вышли помочь. С переднего сиденья хайфской машины послышался оклик. Парень, который ехал с ними, повернул голову, махнул рукой в ответ. Невысокий молодой человек с густыми черными бровями на загорелом лице быстро подошел, пожал руку вышедшему из машины парню, задержал ее в своей, многозначительно посмотрел на него; словно с чем-то поздравил, подумал Эли Заамен. Оба перелезли через кучи камней, устроились в сторонке.

Инженер с усмешкой наблюдал за их серьезнейшим разговором о незатейливых вещах, ну что уж такого важного могли обсуждать эти двое новичков? Жестикуляция делала разговор ясным, как у двух неаполитанцев. Чернявый крепыш протянул руку, ожидая что-то получить; деньги, конечно, подумал инженер. Второй с сожалением пожал плечами, кивком указав в ту сторону, откуда они приехали.

— Деньги у него в Иерусалиме, — шутливо сказал Заамен Юдифи; усталая и измученная жарой, в ответ она лишь слегка нетерпеливо передернула плечами. Что до нее, то она бы с удовольствием продолжила путь. Кругом слишком много камней, метательные снаряды, которыми удобно забросать отъезжающие автомобили, и здешние арабы вправду внушали тревогу, их все больше подходило из окрестных улиц, в основном подростки, а подростков ничто не остановит.

К счастью, одна из женщин, с открытым лицом, принесла на голове большой кувшин с водой. Попросила за него пять курушей. Шофер предложил ей два, да и то лишь по доброте душевной, чтобы она купила детишкам чего-нибудь вкусненького к празднику — кунжутных пирожков или медовых лепешек. Женщина смотрела невозмутимо, взяла монету. Радиатор перестал шипеть, пил воду как измученная жаждой лошадь.

Меж товарищами речь, конечно, шла об оружии. Краснощекий блондин его с собой не взял. Он же не дурак. Вот и спрятал его в Иерусалиме и подробно описал владельцу, в каком месте. Перед воротами Девы Марии, которые ведут на Храмовую площадь, дорогу окаймляют стены. В правой стене есть отверстия, похожие на амбразуры, довольно высоко. В четвертом лежит браунинг, довольно глубоко, завернутый в газету и прикрытый камнем. Над этой дырой растут пыльные кактусы, ошибиться невозможно.

Чернявый крепыш с важным видом сказал, что все, мол, в порядке: собирался посетить в Иерусалиме его, стрелка, ну а теперь заберет там пистолет. В ближайшие дни ему цены не будет, так что бесплатная поездка из Хайфы в Иерусалим и обратно — сущий пустяк.

— Шломо передает тебе привет. Он пока что плохо себя чувствует, вообще-то хуже прежнего. Ему все-таки пришлось лечь в больницу, мы боимся, он с этим чересчур затянул. Я нашел работу в каменоломне, нетяжелую, но малоприятную. Там есть несколько совершенно несносных товарищей, настоящие большевики, которые за Москву. Я им сказал, что мне больше нравятся социалисты-революционеры, и с тех пор они на меня обозлились. Ладно, до свидания, пора ехать! — Он радостно махнул рукой, поспешил на свое место и на бегу крикнул: — Разве Эрец-Исраэль не замечательная страна?

Машины разминулись, та, что потерпела аварию, тронулась вперед, дорога была свободна. Полетел камень, брошенный еще не очень всерьез, угодил в багажник последней машины, железо задребезжало.

Глава вторая Взрыв

В Иерусалиме взрыв беспорядков, очаг — Храмовая площадь, священная территория. Из ворот в Стене Плача, вновь открытых, на еврейскую святыню выплескиваются фанатики-мусульмане, подмога из Хеврона и Наблуса. Под водительством шейхов Аль-Аксы они разбивают светильники, ломают и сжигают пюпитры, рвут молитвенные покрывала, избивают шамеса, синагогального служку, который не успел спрятаться. Целыми днями они наводняют Старый город — отсюда побои, выстрелы, стычки, нападения на еврейские кварталы и предместья, раненые и убитые. С речами и плакатами их вожди проехали по стране; и вот изготовлены дубинки, утыканные гвоздями, как в мировую войну, полиция введена в заблуждение: мирные демонстрации она разрешила. Чувству, что сотрудничаешь с беспристрастной мандатарной державой, нанесен тяжелый удар. Порядок защищают восемьдесят шесть белых солдат; нельзя, чтобы их избивали. Вызваны несколько сотен солдат трансиорданской пограничной кавалерии, а между тем уходит драгоценное время, течет кровь… Правительство — где оно? Верховный комиссар в отпуске, как и многие чиновники, кругом заместители, что приводит к противоречивым приказам. Сначала срочно ставят под ружье уличную дружину из четырех десятков евреев, люди надежные, британцы и прочие; но затем, после того как они несколько дней делом доказывали свою нужность, их позорно разоружают на публичном параде, а одновременно вручают экипировку арабским резервистам пограничных частей. Иначе обстоит с молодыми теологами, сорока оксфордскими студентами-христианами. Они только что объехали колонии-поселения, восхищаясь достижениями евреев; теперь они надевают нарукавные повязки, берут под мышку ружья и сопровождают транспорты, охраняют улицы и здания, обеспечивают защиту тем, кто по воле властей сам защищаться не должен.

Всюду происходят поразительные события, страшные, героические. Арабские мужчины из деревни Сурбахр провожают в Иерусалим друзей-евреев, которые прятались у них, а на обратном пути их расстреливает британский патруль. За убийство евреев неизвестными арабскими преступниками мстят кровью — убийством арабских семей неизвестными еврейскими преступниками. Ученого британского еврея, который на доходы от своего состояния посылал смышленых молодых арабов в университеты и страстно работает над подъемом духовной жизни своих мусульманских сограждан, собственный его араб-шофер завозит на автомобиле в гущу вооруженной демонстрации, где он получает удар кинжалом в сердце; сидящего рядом секретаря спасает только тарбуш на голове. Евреи-рабочие защищают мечеть от еврейских погромщиков, арабские женщины укрывают еврейских стариков от ножей арабских парней. Гражданская война во всей ее неразберихе, когда можно ожидать чего угодно; она вспыхивает и снова гаснет, то здесь, то там, дни, порой часы, а где-то и недели. Так или иначе, пульс страны бьется с перебоями, дыхание перехватывает: под британским управлением, добропорядочная страна, а теперь вот повсюду убийства, драки, грабежи и поджог!

Стрельба у Дамасских ворот, толпы вооруженных феллахов врываются через них в квартал еврейских ремесленников. Туг и там они встречают сопротивление — стычки с применением кинжалов, дубинок, пистолетов, грабежи, а затем пожар, пожар в летнем Иерусалиме. В других кварталах перепуганные обитатели спешно баррикадируются, трезвонят телефоны: полиция, полиция! Но полиция не является. Она ни к чему не готова, не поверила множеству предупреждений, а теперь в тесные улочки Иерусалима проникнуть ох как непросто. Она занята на пожаре, вместе с огнеборцами. Цистерны отдают воду нехотя, небольшой водопровод римских времен тоже далеко не достает. А в Новом городе, за стеной, нападают на еврейских мужчин, брошенные ножи пронзают спины, гремят выстрелы, бегут и падают прохожие. Из ближних деревень, знаменитых прежним разбоем, из Колонии и Липты, подтягиваются к городу орды обычно мирных феллахов, теперь готовых убивать, хватать добычу. Окрестности Иерусалима гудят, рокочут, кипят. Долины за Тальпиот грозят новому поселению опасностью; оно расположено слишком уединенно. Настал день — пришельцы будут сброшены в море; земля встряхнется, и полетят они в воду, как насекомые со шкуры собаки.

Да, однако все не так-то просто. Неожиданно всюду оказываются вооруженные засады, меткие пули ищут цель среди взбирающихся по склону. Откуда взялось оружие, остается тайной; но оружие очень даже настоящее, а засаду на них устроили хладнокровные молодые люди, парни и девушки. С высоты некрополя гремят быстрые, ритмичные выстрелы. Пулемет? Колония и Липта — нынче вам не везет. В пещерных гробницах, за высокими каменными стелами, наверно, засел бдительный отряд молодежи; пять дней и пять ночей они находятся там неотлучно. Их всего семеро, но этого вполне достаточно. Колония и Липта наверх не проходят, еврейский пригород Меа-Шеарим, Бухарский квартал остаются целы. Обитатели покидают Тальпиот, и мародеры грабят дома, пока из Египта не прибывают войска, английские томми, которым совсем не по душе вести здесь незначительную войну. Расквартировались они в домах на окраине, но обходятся с ними отнюдь не бережно — после их ухода понадобится серьезный ремонт.

Иерусалим дрожит в неимоверном возбуждении, но христианские общины, иностранные консульства мало что замечают. Многие из них живут спиной к еврейскому поселенчеству; да и почему Святая земля должна перестать быть музеем религий? Возможно, после этой конечно же прискорбной сумятицы все они опять останутся в своем кругу, самым прогрессивным элементом в стране опять будут считаться немецкие храмовники, бравые швабы, и можно будет уже не опасаться конкуренции приезжих восточных евреев. Польский консул думает иначе. Посещая жертвы в больнице «Хадасса», он выражает им сочувствие от имени всего консульского корпуса…

Иные же чиновники на просторах Палестины предпочитают выразить солидарность с арабами. Некий канадец, журналист и юдофил, бежит в ближайший полицейский участок и требует вмешательства. «Через две минуты после их смерти», — ответил ему хладнокровный начальник. Да, но ждать так долго нельзя, считают евреи, эти странные святые, и берутся за дело сами. Многим мародерам приходится плохо — вне всякого сомнения. У евреев расправа коротка; среди них есть весьма опытные стрелки, старые легионеры, солдаты мировой войны. Все идет не так, как рассчитывал сброд, даже совсем, совсем по-другому; при подведении итогов в конце этой небольшой заварухи окажется, что, хотя с жизнью расстались сто тридцать три еврея, погибло и минимум сто шестнадцать арабов; и оба народа насчитывают вдвое больше раненых. Разница лишь вот в чем: из евреев убиты большей частью беззащитные люди старшего возраста, в том числе женщины; арабы же почти все без исключения погибли в бою, столкнувшись с превосходящим противником. Правительство запрещает выпуск газет. Что происходит в стране, никому не известно.