Возвращение в Дамаск

В эти дни ему вспомнился один из давних военных эпизодов, случившийся, когда он только-только прибыл во Фландрию. Недавний студент, он находился там с одним из лучших своих друзей, с которым еще летом 1913-го совершил незабываемо чудесный пеший поход через горную Баварию: от Веттерштайна через Вальхензее в Инсбрук. Он еще помнил на вкус каждый глоток вина, какое они пили: писпортское в трактире «Озерный охотник», терланское на Ахензее, кальтерское в Инсбруке. Ровно год спустя оба пошли воевать: договоры договорами, но нельзя же допустить, чтобы кайзер подчинил себе весь мир. Однажды его другу, человеку очень дотошному, захотелось выяснить, чем занимаются немцы в окопе напротив, парни, которых он хорошо знал и встречи с которыми в том походе были необычайно приятными и веселыми. Ну он и высунул голову из укрытия, получил пулю в лоб и рухнул, соскользнул на дно окопа — и всё. Значит, ради этого молодой парень вопреки желанию начальства оставил гражданскую службу в Индии — разве его удержишь, ведь в Европе война; ради этого он дискутировал с морщинистыми настоятелями бирманских монастырей об абсолюте, о сущности, стоящей за явлениями, о божественном… Тогда Эрмин тоже думал, что никогда им не простит и сделает все, чтобы отомстить за друга. Но время обтесало его, война продолжалась слишком долго, жизнь не потерпела мальчишеской мстительности… Пока что он был в Хайфе вполне на месте: его энергией здесь еще удавалось кое-что предотвратить. Пока что убиты четверо евреев и восьмеро тяжело ранены; введено чрезвычайное положение, поджигателей и мародеров брали под стражу. Человек семьсот переправлены в Гадар-га-Кармель, где они жили в скверных условиях, но хотя бы в безопасности; войска на подходе, они восстановят порядок. Еще несколько дней — и наверняка настанет мир, худой мир, поскольку любая война уничтожает толику нравственного багажа участников, но все ж таки мир. Правительство Нижней Галилеи воспользовалось присутствием Эрмина, его знанием языка и доверием к нему еврейских лидеров, чтобы улучшить свое положение и получить как можно больше надежных сведений о происходящем в стране. Он имел доступ повсюду и держал уши открытыми. Одна из таких встреч подкинула зацепку и ему самому — за два дня до прибытия крейсера «Барем» и визита на кармельские позиции, который, стало быть, отнюдь не случайно привел его к некоему Менделю Глассу.

Три дивана украшали ателье художника 3. Перла в Гадар-га-Кармеле; и с позавчерашнего дня каждый служил ночлегом одному из гостей. Из-за нехватки жилого пространства дома буржуазии и рабочих едва не трещали по швам — семьсот эвакуированных в новом предместье, немалая проблема накормить их, напоить, устроить на ночь, присмотреть за детьми, хоть как-нибудь сдержать их страшное возбуждение! Лишь поздно ночью мужчины и женщины могут отдохнуть, поговорить между собой… Дом Перла, удачно вписанный в ландшафт хитроумным архитектором, господствовал над впадиной, стремился из Гадар-га-Кармеля ввысь, к вершине горы. Окна его смотрели на море, а террасы — на горы. Ночное небо и наконец-то прохладный воздух.

— Военный эшелон задержали в пути, войска частью разоружены.

— Англичане? Болтовня.

— А что телефонная связь с Назаретом, Иерусалимом, Тверией оборвана — тоже болтовня?

— Нет, это правда.

— А что передают только военные депеши?

— Тоже.

— А что перевозки в Бейрут остановлены? И в Бейт-Альфе идут тяжелые бои? И что кавалерия изо всех сил старается оборонить границу по Иордану от пришлых арабов? — Голос учителя Хонигля чуть не сорвался от возмущения. — Я уехал из родной Баварии для того, чтобы погром настиг нас здесь?

Множество мужчин и женщин, собравшихся на окруженной каменной стенкой террасе, говорили по-немецки или понимали этот язык. Женщины, усталые от работы, измученные влажной жарой, после домашней суеты отдыхали в шезлонгах; мужчины расхаживали по террасе, курили, порой стояли друг перед другом, вцепившись собеседнику в пуговицу пиджака или в рукав.

Эрмин пришел с Барсиной, коллегой из правительства. Кое-кого из мужчин он видел второй или третий раз; если иной говорил слишком быстро, как коротконогий господин Хонигль, он ничего не понимал — после войны немецкий заржавел у него в голове. Зато молодого доктора Лотара Кана понимал прекрасно — тот говорил медленно, жестами необычно длинной руки подчеркивая свои здравые рассуждения.

— Сделаны ошибки, ладно, — признал он, — поэтому нам в свою очередь надо постараться их избежать.

Хонигль прямо-таки взорвался:

— Нам, всегда нам! Избежать! Пулеметы! Слава богу, летчики с Хайфского залива стреляют не вашими словами, а пулями в тонкой медной оболочке!

— Наших людей, защищающих себя и нас, говорят, опять разоружили. В итоге вы, глядишь, еще и под суд их отдадите, как арабских убийц? — Судья Моссинсон, американец, обратился по-английски к обоим чиновникам.

— Ваши товарищи в Иерусалиме разоружены, потому что главный муфтий указал на огромную опасность, грозящую другим евреям, на которых могут напасть здесь, и в Дамаске, и в Багдаде, — осторожно ответил Барсина.

— Вот мошенник! Он один во всем виноват, — вскричал разъяренный господин Хонигль; он имел в виду главного муфтия, какового арабские чувства обуревали не больше, чем его самого — еврейские. Супруга Хонигля — она собственными стараниями организовала пансион на тридцать учеников и руководила им — с симпатией смотрела на мужа, которому присутствие правительственных чиновников нисколько не мешало открыто высказать свое мнение. Маленький, приземистый, выпятив подбородок и сжав кулаки, он бы с удовольствием нокаутировал бедного Барсину.

Молодой Лотар Кан, в кипе на скошенном черепе — Перл и он принадлежали к числу лидеров ортодоксальных сионистов в стране, их слово имело вес и на заседаниях европейских «мизрахи», — вежливо попросил разрешения возразить коллеге Хониглю. Надо полагать, присутствующие не против углубиться в более академический спор? Ожидание вестей, заработает или нет телефон и все прочее, только нервирует. Их друг Заамен наверняка вскоре сообщит об обороне Гадар-га-Кармеля, а до тех пор не стоит слишком предаваться воинственному настрою и сиюминутным волнениям.

Перл кивнул: воинственный настрой — метко сказано. Он был прусским офицером, Хонигль — унтер-офицером, молодой Кан — вольноопределяющимся, доктор Филипсталь — военфельдшером запаса, архитектор Моренберг — рядовым артиллерии, все они участвовали в великой мужской битве и вовсе не собирались лишать себя переживаний, какие сулила нынешняя обстановка.

Господин Хонигль тотчас запротестовал. Отверг военные аналогии. О войне здесь и речи быть не может. Науськанные мародеры, сброд, который выпускал пары, вот и все — погром, усмирить который вообще-то дело полиции.

Доктор Кан высокомерно махнул длинной рукой:

— Я как раз хотел уточнить, мы ли завезли сюда погром или у него есть корни здесь, в стране, ведь от этого зависит характер наших действий.

Но Хонигля было не унять.

— Что мы сюда завезли? — вскричал он. — Деньги, а именно ценности, работу, цивилизацию, правовые понятия, здоровье, современное государство — вот что мы завезли! Не знаю, сколько Национальный фонд потратил на приобретение земли, но думаю, минимум миллион фунтов.

Архитектор перебил его. Долгие годы он был представителем Еврейского национального фонда в Хайфе и потому держал точные цифры в голове. При покупке земли арабам выплатили ровно миллион с четвертью фунтов; на мелиорацию, осушение болот, строительство дорог, регулирование рек ушло еще двести тысяч фунтов, сто тысяч — на лесопосадки и примерно пятьдесят тысяч — на городское строительство.

С победоносным видом, будто выложил эти огромные суммы из собственного кармана,

Хонигль выпрямился во весь свой небольшой рост.

— Вот что мы сюда завезли, сударь, плюс минимум еще четыре миллиона фунтов «Керен га-Йесод» — добровольные взносы евреев со всего мира, нашего среднего класса и маленьких людей, — вдобавок все то, что инвестировал барон. Вот что мы завезли в страну; сто пятьдесят тысяч евреев как форпост и местоблюстителя нескольких миллионов, которые мысленно с нами. Следовательно, нападение на нас мы должны… — От ярости голос у него сорвался.

Эрмин, сидевший рядом с архитектором, едва не рассмеялся.