Возвращение в Оксфорд

— Так, — сказала казначей, быстрым шагом подходя к Высокому столу. — Джукс снова оскандалился.

Уже наступил четверг, все обедали в трапезной.

— Опять что-то украл? — спросила мисс Лидгейт. — Господи, какая жалость!

— Энни говорит, она давно уже что-то подозревала, а вчера работала полдня и поехала к миссис Джукс сообщить, что собирается пристроить детей куда-то еще, и тут — что бы вы думали? — заходит полиция и обнаруживает целую кучу вещей, которые две недели назад были украдены из студенческих комнат в Холивелле. [141] И бедную Энни тоже допра шивали.

141

Холивелл — здание в центре Оксфорда, на углу Сент-Кросс-роуд и Мэнор-роуд, по соседству с воображаемым Шрусбери. Здание принадлежит колледжу Бэйлиол, с 1932 по 1960 год оно служило общежитием для студентов.

— Я всегда считала, что не надо там оставлять детей, — заметила декан.

— Так вот что Джукс делал по ночам! Его видели возле колледжа, — сказала Гарриет. — На самом деле это я посоветовала Энни забрать детей. Жаль, что она не смогла сделать этого раньше.

— А мне казалось, что у него все наладилось, — отозвалась мисс Лидгейт. — И работа есть, и цыплят разводит, и деньги получает за маленьких Уилсонов, детей Энни, — зачем же ему, бедняге, воровать? Может быть, миссис Джукс не умеет распоряжаться деньгами?

— Это Джукс не умеет вести себя прилично, — сказала Гарриет. — Такой он человек. Лучше просто не иметь с ним дела.

— Много он украл? — спросила декан.

— Как я поняла со слов Энни, — ответила казначей, — к Джуксу ведут следы многих мелких краж. Вопрос в том, кому он продавал все эти вещи.

— Какому-нибудь скупщику краденого, — предположила Гарриет, — ростовщику или кому-то в этом роде. А его никогда не сажали в тюрьму?

— Кажется, нет, — ответила декан. — Хотя следовало бы.

— Ну, раз судимостей не было, он легко отделается.

— Мисс Бартон наверняка знает, надо ее спросить. Надеюсь, бедная миссис Джукс ни в чем не замешана, — сказала казначей.

— Ну конечно же нет! — вскричала мисс Лидгейт. — Такая милая женщина!

— Она должна была знать об этом, — возразила Гарриет, — если только она не полная идиотка.

— Какой ужас, знать, что твой муж — вор!

— Да, — согласилась декан. — Не очень приятно жить на доходы от такого занятия.

— Как страшно, — проговорила мисс Лидгейт. — Невозможно представить себе худшего испытания для честного человека.

— Тогда давайте надеяться, что миссис Джукс виновата не меньше мужа, — сказала Гарриет.

— Разве можно на такое надеяться! — вскричала мисс Лидгейт.

— Ну, либо виновна, либо несчастна, — сказала Гарриет, передавая декану хлеб. В глазах ее притаилась усмешка.

— Я решительно не согласна, — возразила мисс Лидгейт. — Она либо невиновна и несчастна, либо виновна и несчастна. Я совершенно не вижу, как эта бедная женщина может быть счастлива.

— Надо спросить в следующий раз у ректора, может ли виновный человек быть счастливым, — предложила мисс Мартин. — И если да, то что лучше: быть счастливым или добродетельным?

— Ну, полно вам, декан, — сказала казначей. — Что за постановка вопроса! Мисс Вэйн, передайте декану чашу с цикутой, будьте добры. [142] Возвращаясь к нашей теме — если полиция до сих пор не арестовала миссис Джукс, значит, у них против нее ничего нет.

— Я очень рада, — заявила мисс Лидгейт.

В этот момент появилась мисс Шоу, озабоченная состоянием одной из своих студенток, которую так мучили головные боли, что она не могла работать, и беседа ушла в другое русло.

142

Казначей таким образом сравнивает декана с Сократом, который, по преданию, покончил с собой, выпив чашу с цикутой.

Триместр близился к концу, расследование, казалось, не продвигалось вперед, однако, по всей видимости, еженощные обходы Гарриет и неудачи в часовне и в библиотеке несколько охладили пыл полтергейста, поскольку уже три дня не было никаких инцидентов — даже анонимок и надписей в туалетах. Для декана, при ее чрезвычайной занятости, это стало большим облегчением, и еще больше ее обрадовала весть о возвращении миссис Гудвин, секретаря, которая должна была прибыть в понедельник и помочь с предканикулярными хлопотами. Мисс Каттермол заметно повеселела и сдала мисс Гильярд вполне пристойную работу о военно-морской политике Генриха VIII. Гарриет пригласила на кофе загадочную мисс де Вайн. Как всегда, она надеялась, что та откроет ей душу, и, как всегда, обнаружила, что вместо этого открывает душу сама.

— Я вполне согласна с вами, — говорила мисс де Вайн, — что трудно сочетать интеллектуальные и эмоциональные интересы. Думаю, это касается не только женщин, но и мужчин. Но когда мужчина ставит общественную жизнь выше личной, это не вызывает такого возмущения, как когда то же самое делает женщина. Потому что женщине легче жить в тени, ее с самого начала так воспитывают.

— А если человек не знает, что для него важнее? — спросила Гарриет и добавила, повторяя чужие слова: — Что, если человека угораздило родиться и с умом, и с сердцем?

— Это можно понять по тому, какие ошибки совершаешь, — ответила мисс де Вайн. — Я уверена, что человек обычно не допускает принципиальных ошибок в том, что для него действительно важно. Принципиальные ошибки возникают там, где нет подлинного интереса. Таково мое мнение.

— Я совершила однажды очень большую ошибку, — сказала Гарриет. — Наверное, вы знаете. Не думаю, что это произошло от недостатка интереса. Тогда это казалось самым главным на свете.

— И все-таки вы совершили ошибку. Как вы думаете, приложили вы к этой задаче все свои умственные силы? Были вы так внимательны и точны, как если бы писали прозу?

— Это трудно сравнивать. Невозможно сохранить отстраненность в состоянии эмоционального возбуждения.

— Но разве написание прозы не сопровождается эмоциональным возбуждением?

— Да, конечно. Особенно когда знаешь, что получилось именно то, что нужно, — нет в мире более сильного ощущения, это удивительно. Чувствуешь себя как Бог на седьмой день Творения — ну, немножко, во всяком случае.

— Ну вот, именно это я и имела в виду. Не жалеть сил, не совершать ошибок — и тебя ждет блаженство. Но если довольствуешься чем-то второсортным — значит, ты выбрал не тот предмет.

— Как вы правы, — сказала Гарриет, помолчав. — Если есть настоящий интерес, то откуда-то берется и терпение и можешь, как Елизавета, сказать: «Пусть пройдет время». [143] Не в этом ли смысл афоризма «гений — это вечное терпение», [144] хоть я всегда находила его довольно абсурдным. Если правда хочешь чего-то, то не торопишься схватить, а если хватаешь, значит, не хочешь по-настоящему. Получается, по-вашему, что важно только то, на что тратишь время и силы?

143

Цитата из письма Елизаветы I, которая, как известно, так и не вышла замуж, но в 1580 году обсуждала с французами возможность своего замужества. Объясняя бесконечные отсрочки, она писала: «Пусть пройдет время».

144

Этот афоризм приписывают Микеланджело.