Возвращение заблудшего зверя

Алиса сняла квартиру и даже не узнала о том, что вышедший из нее хозяин был банально убит ножом за углом дома ночными грабителями.

Складывалось впечатление, что само зло, убегая вместе с Алисой, демонстрировало свою безнаказанность, оставляя хаос за своей спиной.

*

Люди, творящие зло в разных его степенях и проявлениях, однозначно получают его обратно, в равноценных долях деля его на сегменты между собой и близкими родственниками. Факт? Неоспоримый? Для кого-то да. Для кого-то обычный бред, вознесенный отдельными личностями в превосходную степень собственной абсолютной веры. Можно полемизировать на тему материализации мыслей и, как продолжение, – материализации той же веры во что-либо.

Полемизировал на подобные темы или верил в «систему бумеранга» Евгений, понять сложно. Но он был очень удивлен кардинальному изменению жизни одного из своих знакомых. Чью подноготную он знал лучше, чем тот сам. Как бы это странно ни звучало.

Андрей. Не апостол, конечно, – скорее антипод. Он загибался физически и финансово, удивляя совместимостью болезней в своем организме медиков, а непоколебимой наглостью – своих бесчисленных кредиторов. Так, наверное, умирают акулы-убийцы, пораженные болезнями или ядовитыми отходами, сброшенными в глубины морей не менее чудовищными убийцами – людьми. Таким его помнил еще при последней встрече Евгений. Без горькой усмешки и не взглянешь…

Ранее ушли из жизни близкие родственники Андрея, кто был гораздо моложе его и намного безгрешнее.

Необъяснимая противоестественная трансформация возмутила Евгения – не осталось следа от болезненного вида, нервного тремора головы и глазного тика Андрея, наоборот, напротив Евгения стоял жизнерадостный, полный сил, целеустремленный и уверенный в себе, немолодой, но явно помолодевший человек.

– Где огрызок от того молодильного яблока, что ты съел, Андрей? – Евгений не смог скрыть своих чувств, впереди которых в желтой майке лидера бежало само удивление. – И если он уже не съедобен, то я взращу хотя бы его семена. А если и их нет, то я бездомной собакой потрусь на том месте, где оно сгнило, шкурой моего естественного старения!

– Зависть, Евгений, не самое лучшее чувство, а в очень многих кругах и вполне обоснованно считается и пороком… – Андрей, сверкнул голливудской улыбкой, взяв под руку свою спутницу – милую, красивую и всем проспектом демонстративно желаемую. – Настасья, у нас столик у окна на мое имя, я буду через минуту.

Удивление Евгения резким рывком отстало от лидирующего теперь уже желания, которым с ним неохотно поделился проспект. Теперь сменившийся лидер чувств Евгения, преодолевая препятствия, открывал услужливо перед Настасьей дверь в ресторан, помогал снять с хрупких плеч легкое пальто и джентльменом отодвигал стул возле белоснежного, идеально сервированного стола.

Андрей с пониманием закрыл глаза на такую извращенную навязчивость. Евгений только в зале ресторана понял, что он не слуга этой красивой и восхищающей теперь уже и посетителей заведения пары.

– Мы, Евгений, хотели побыть вдвоем сегодня. – Андрей многозначительно взглянул на Настасью как на отражение всех своих жизненных симпатий. – Но если тебе не будет с нами скучно…

– Нет, – слишком быстро отреагировал Евгений. – Не будет…

Мило краснела от комплиментов Настасья. Мило улыбалась. Мило опускала глаза, смеясь. Мило влюбляла в себя. Мило… мило.

Евгений понимал Андрея во всем этом милом и, пряча в себе тревожащие его своим рождением чувства, тоже мило смотрел на отражение Настасьи в коньячном бокале – так подглядывают из-за камышей за девушкой, купающейся голышом: вроде, неприлично, но ах как хочется-то, сука!!!

– Так что же у тебя нового, Евгений? – Отправляя камышовое неприличие компаньона вместе с официантом за холодными закусками, Андрей взглянул открыто на собеседника.

– У меня? – Евгений едва поймал оторванный конец ситуационной нити, казалось, уже прошлогоднего разговора (ведь столько поменялась за четверть часа: Настасья, мило… мило и снова Настасья). – Да абсолютно ничего, все застопорилось: бизнес, жизнь, личная жизнь… – Евгений едва сдерживал себя, чтобы снова не вернуться в запретные камыши, он спасительно концентрировал взгляд на Андрее, на его свежести, модности, актуальности реанимированной респектабельности. – Зато у тебя все новое или «фейслифтингово»-обновленное. Я снова задаю тот же вопрос: как ты возродился, перевоплотился из…? – Он даже не стал описывать, то не вписывающееся в обыденную жизнь существо, каким он видел Андрея в последний раз, боясь незастольными эпитетами напугать Настасью, и, вспомнив о ней, он все-таки взглянул на нее и словно понял: – Или это заслуга Настасьи? Тогда это очевидно…

– Она тут ни при чем! – февральской стужей остудил его Андрей, заставляя краснеть свою спутницу, и далеко не от мороза. – Хотя любовь тоже сильная штука, но есть другие силы, которые поднимают и с колен, и даже павшего на самое дно…

– Что или кто они? Деньги, врачи, евреи? Или все это вместе? Скажи наконец! – это слишком громко раздалось в заключительных нотах и голосе затихающего романтического вокала.

Экспрессивность Евгения привлекла внимание посетителей ресторана, увидевших в нем расиста, мизантропа и просто пьяного скандалиста. Но он был трезв, а если пьян, то только от внезапно возникших чувств к Настасье. Вытрезвителем в совокупности с похмельем и неминуемой головной болью стал Андрей, демонстрирующий свою «обновленную» внешность вернувшегося к жизни «нарцисса».

– Все очень просто, – Андрей поднял бокал с вином, – и до рутинности банально: помощь людям меняет сначала тебя изнутри, а затем всё и вся вокруг тебя.

– Ну да… – После многозначительной паузы Евгений с унылостью трехдневного дождя взглянул на Настасью – актрису, уставшую от чрезмерного внимания публики. – Это же все так легко объясняет! То есть, Андрей, мои вклады в сиротские дома, детские клиники и благотворительные организации ничего не стоят? Я устал, и устал от помощи людям, гораздо больше, чем когда-то от страха и пролитой крови… – Евгений, попав под осуждение соседних столиков, слегка понизил голос, – чего в моей жизни было немало. И ты это знаешь… Черная неблагодарность в глазах тех, кому я помогаю, их посредников и представителей, я вижу в их червивых взглядах понимание моего бесполезного отмывания от той… тогдашней пролитой крови… и всего, с нею связанного.

Евгений выбился из сил, словно обогнал на несколько кругов группу лидеров из своих же собственных чувств, застыв перед финишной чертой. За столом затихли возмущением – почему же он не рвет ленту, что отделяет его от мирового рекорда в дисциплине стайера.

– Выпей, Евгений! – блеснув пониманием в глазах, Андрей налил ему сто «горькой». – Отчаяние знакомо не только нам с тобой. У всех оно разнится и делится на классы и подвиды. – Он мягко сжал руку Настасьиной актрисы, сама Настасья, пожав плечами, указала на не совсем удачно начатый вечер и ветер в камышах одновременно. – Кто-то борется в отчаянии за жизнь свою или чужую, а кто-то, в отчаянии от непонимания, как жизнь свою прожить в остатке, ее бесцельно прожигает…

– Да, расхождение налицо. – Евгений с пониманием смотрел на собеседника. – Но…

Звонок вибрацией отвлек Андрея. Он извинился, поднимаясь. Ушел. За столом неловкое молчанье. Ненужный звон посуды. Минор ансамбля помогает публике ценить вкус ресторанных блюд.

– Простите, Евгений… – Настасья заинтересовалась – «кто смотрит за ней из тростника?», не забыв при этом прикрыть наготу своего тела или своего же любопытства, – вы знали Андрея раньше? Каким он был, мне интересно?

Евгений выпил и налил себе еще. Взглянул на юную певичку, тестирующую на сцене микрофон.

– Какой? – Он посмотрел в Настасью, ища, кого в ней больше теперь – актрисы или купальщицы? Явных преимуществ ни у той, ни у другой. – Представьте: жесткий, волевой и беспринципный, плюющий на весь свод законов и каких-то правил. Был современен в романтике тюремной и популярен в тогдашней беллетристике. Затем, как обычно, и всегда – звезда на собственном закате… – Евгений удивился контральто, остановившему всеобщий манерный прием пищи, и, выпив снова водки стопку, поискал подходящую обертку для Андрея. – Так вот… Подобный бренд… как на модных джинсах, что уже утратил популярность. В таких затертых уже не выйдешь в люди, так, может, постричь газон и только. Я понимаю: мода циклична и возвращается, меняются лишь детали… Но подобный ренессанс, простите…