Возвращение

Так, за чаем, библиотекарь и поведал мне свою историю. Выяснилось, что в Штаты они эмигрировали семьёй с западной Украины в начале века, когда Джонни было 12 лет и звали его ещё Шмуэль. Было у него три брата и сестра, а сам он - младший в семье. Осели в Огайо, родители купили небольшую бакалейную лавку, дети им помогали, потом начали разбегаться. Джонни к окончанию школы мечтал поступить в университет, но дохода, которые давала лавка родителей, едва хватало на жизнь семьи. А тут ещё нагрянула любовь. Еврейский мальчик по уши влюбился в дочку богатеньких родителей с их улицы. Та возьми и заяви ему: 'Выйду за тебя, когда на твоём банковском счёте будут лежать хотя бы 100 тысяч долларов'. Далеко не факт, что даже в этом случае вышла бы, так как её родители на евреев поглядывали свысока и уже наверняка подыскали ей женишка с хорошей родословной. Нужно было только дождаться, когда дочурка закончит тот самый университет, в который Джонни также мечтал поступить. Но наш герой, потерявший от любви голову, решил во что бы то ни стало заработать эти несчастные 100 тысяч, причём легальным путём. За какую только работу ни брался, однако всё это приносило мизерный доход. В итоге с партией таких же старателей-мечтателей в 1931 году отправился мыть золото на Аляску. Старатель из Джонни получился аховый, спустя полгода он вернулся с пустыми руками. Тут случайно встречает свою любовь, и та с насмешкой интересуется, добыл ли Горовиц те самые 100 тысяч? Если нет - то ему нужно поторопиться, так как родители уже подыскали ей жениха. В отчаянии Джонни не придумывает ничего лучшего, как купить на последние деньги револьвер и отправиться грабить банк. Убивать он никого не хотел, даже была мысль не заряжать барабан револьвера, но в последний момент всё же передумал. Возможно, это и спасло ему жизнь, хотя сам Джонни сейчас предпочёл бы смерть от пули охранника, но тогда он интуитивно выстрелил первым. Причём чуть ли не с зажмуренными глазами, но, как известно, новичкам везёт. Несчастный охранник получил смертельное ранение в шею, а находящегося в шоковом состоянии грабителя-неудачника повязали оперативно прибывшие на место преступления копы.

– Дело могло закончиться электрическим стулом, но общественному адвокату удалось добиться смягчения приговора до пожизненного, - со вздохом перешёл к финальной части своего рассказа Горовиц.
– Первые двенадцать лет я отсидел в Мэнсфилдской тюрьме, потом меня отправили сюда. Библиотекарем я стал ещё при прежнем директоре, так как ни на что другое, по его мнению, в силу своего тщедушного телосложения не был способен, а в книгах разбирался достаточно хорошо. Правда, в последнее время зрение совсем плохим стало, просил директора подыскать мне замену, но он пока что-то не слишком шевелится.

Вот вам очередная поучительная история, думал я, покидая гостеприимного библиотекаря. А что поделать, из-за любви люди не то что банки грабят - вешаются, стреляются и травятся. Вон у нас в армии, когда в Чечне ещё служил, случай был с первогодком... Хотя ладно, не будем о грустном.

Этот вечер я посвятил чтению. Правда, однажды мой покой попытались нарушить. До отбоя, как я уже упоминал, двери камер оставались открытыми, тут-то и завалились ко мне двое типов, в одном из которых я признал вчерашнего зека, наехавшего на меня по пути в столовую. Второй был на голову его выше и шире в плечах, классический бычара.

– Ну что, новенький, платить будешь?

– В смысле?
– спокойно поинтересовался я, откладывая в сторону книгу и лениво поворачивая голову.

– В смысле, что ты богатенький хрен, а без защиты здесь тебе каюк. Если я, Фредди Крюк, возьму тебя под своё крылышко - никто не посмеет поднять на тебя руку.

– Крыша моя, значит, пришла? Ну-ну... И сколько я буду должен за твоё покровительство?

– Каждую неделю будешь отдавать мне по полсотни баксов. С твоими миллионами это сущая мелочь, верно?

– А какой у тебя срок?

– Зачем тебе это?

– Ну, мне же нужно знать, сколько лет я буду платить тебе еженедельно по пятьдесят долларов. Хочу подсчитать, какая сумма набежит в итоге.

Этот тип переглянулся с подельником и, осклабившись, приблизил ко мне свою физиономию, выдохнув из щербатой пасти вместе с миазмами:

– Слушай, грёбаный мистер Рич, мне насрать, сколько ты там потратишь за те 7 лет, что я тут ещё буду торчать. Ты, наверное, ещё не понял, что речь идёт о твой жизни. И если ты её ни в цент ни ставишь - то можешь с ней попрощаться уже завтра.

– А теперь ты послушай меня, кусок дерьма.

Я спрыгнул вниз, оказавшись на полголовы его выше и, глядя в глаза, ровным голосом продолжил:

– Если хоть ещё раз я увижу тебя возле моей камеры или ты приблизишься ко мне ближе чем на три метра... Нет, я не буду тебя убивать, я просто переломаю тебе ноги, чтобы ты, лёжа в лазарете, мог в спокойно обстановке подумать о своём поведении. И вот этот клоун, - я резким движением схватил здоровяка сквозь штанину за мошонку, - этот клоун тебе не поможет, потому что будет лежать на соседней койке.

– Отпусти, твою мммать!
– простонал бычара, стоя на цыпочках.

На всякий случай на глазах охреневшего шантажиста я растянул удовольствие ещё секунд на десять, после чего всё же освободил из захвата оказавшиеся отнюдь не стальными яйца. Бык согнулся пополам, держась за промежность и выпучив глаза.

– Пошли на хрен отсюда!

Они и ушли, тихо ушли, разве что бычара продолжал постанывать. Я покосился на Молчуна Лу. Тот как сидел со своей крысой, так и продолжал сидеть, поглаживая зверька как ни в чём ни бывало. А я снова забрался на свою шконку, продолжив увлекательное чтение об узнике замка Иф. Всё-таки у второго яруса есть преимущество - лампочка ближе, и читать как-то сподручнее. Но всё равно не настолько яркий свет, чтобы не испортить спустя какое-то время зрение. Как бы до очков не дочитаться.

На следующий день мне снова вручили метлу, но уборка продлилась недолго - зарядил дождь. Мести грязь смысла не было, поэтому я вернулся в камеру, но не успел улечься с книгой на руках на своих нарах, как появился надзиратель, кажется, фамилия его была Лепски. Поигрывая дубинкой, он подошёл ко мне и велел следовать за ним.

Ничего не спрашивая, я двинулся в указанном направлении. Мы покинули корпус, миновали тюремный двор и оказались внутри административного здания. Поднялись на второй этаж, сделав остановку возле двери с табличкой 'Директор Генри О. Диксон'. Интересно, что от меня понадобилось директору тюрьмы?

Это выяснилось чуть позже, когда я оказался внутри, сидящим на стуле напротив развалившегося в кресле за своим столом Генри Диксона. Тот выглядел лет на сорок с небольшим, голову его венчала крупная залысина, а густые усы скрывали шрам на верхней губе, вероятно, ему в детстве сделали операцию по поводу 'заячьей губы'. Перед ним лежала открытая папка, и на первом листе я разглядел собственную фотокарточку, сделанную при поступлении в исправительное учреждение.

– Как обустроились, мистер Бёрд?

– Терпимо, мистер Диксон, - нейтрально ответил я, теряясь в догадках, в каком ключе будет протекать разговор.

– К нам редко залетают такого полёта птицы, - улыбнулся он собственной игре слов.
– Вас вроде бы определили к Молчуну Лу? Небось, уже наслышаны о его прошлом?

– Странно, что он не в психбольнице, - пожал я плечами.

– Я, честно говоря, тоже удивлён, что его признали дееспособным, но это уже не в моей компетенции. Я бы вас к кому ещё подселил, но там такие типы - клейма негде ставить. А одиночки у нас для приговорённых, да и вы там с ума бы сошли за 15 лет. Надеюсь, вы с Молчуном Лу поладили? Он парень тихий, хоть и малость того.

– Ну хотя бы пока придушить меня не пытался, - вздохнул я, невольно вспоминая ночное происшествие.

– А вы неплохо держитесь для новичка.

Да уж, новичок... Знал бы ты, через что мне довелось пройти, не смотрел бы на меня с такой снисходительностью во взгляде. Ваши тюрьмы не чета советским и тем более лагерям типа Ухтпечлага.

– Мне рассказали о небольшом конфликте, случившемся вчера вечером между вами и Грегори Смоллом, которой заявился в вашу камеру со своим подручным. Вы молодец, не спасовали. А Смолл - мелкая сошка, сегодня же отправится в карцер, причину мы найдём.