Возвратная горячка

Снова быстро взглянув на Марию и что-то для себя решив, Эмма круто изменила тему.

– Я знаю, вы подруга семьи Герценов. Я благодарна им обоим – за кров и пищу. Не все богатые люди способны делиться с бедняками… Когда мы жили в их доме в Ницце, мои дети повеселели, отъелись, научились говорить «щи» и «кисель» – их кухарка освоила русские блюда. Горас подружился с Сашей Герценом, а малышку Адду взяла под свое крыло разумница Тата. Я понимаю, Мари, вы сейчас думаете, что я рисую какую-то невозможную идиллию. Но так было, было! И Натали была моей лучшей подругой, с которой я всем могла поделиться, и она при начале нашего знакомства могла мне написать, что счастлива в обществе моего бесподобного Георга… и ни я, ни она не видели в этом ничего дурного… В этом была одна чистая светлая радость, ничего темного и постыдного, уверяю вас.

А потом… Потом Георг мне сказал, вернее написал, ибо я тогда жила в другом месте, что они полюбили друг друга и Натали со всей очевидностью доказала ему свою любовь.

Не могу вам передать, Мари, какие тигры и пантеры проснулись в моей душе.

Я любила Георга и не хотела его отдавать, но он писал, что нуждается во мне и что ему нужна моя поддержка. И я… сейчас я не понимаю, как это могло случиться… я стала посредницей в их романе, я передавала их письма от одного к другому – они буквально закидывали друг друга письмами, – это было здесь, в Париже, куда Натали приехала из Женевы. Приехала к мужу, который ревновал, требовал ответа и определенности и был по-детски счастлив, что Натали теперь с ним, что она предпочла его. Он думал, что она предпочла его. На самом же деле…

Георг Гервег

Это был спектакль для одного зрителя. Все было разыграно как по нотам. Мы трое были заинтересованы в том, чтобы отмести ревнивые подозрения мужа Натали. Герр Герцен, убаюканный слаженным представлением, пошел навстречу мечте жены – поселиться в Ницце всем вчетвером, в одном доме, «гнезде близнецов», как Натали его называла. О, тогда я хорошо поняла мудрость французов: «Чего хочет женщина, того хочет Бог».

Не спрашивайте, Мари, легко ли дался мне этот спектакль.

С утра до ночи я твердила про себя как заклинание: «Я должна принести эту жертву, я должна принести эту жертву». Глупая, я считала тогда, что ее требует моя любовь к Георгу. Моя непонятная, не подвластная разуму любовь к нему… Я, Мари, не очень ученая женщина, я очень земная, мало читала книг… Натали – о да! Она прочитала их бессчетно, особенно французов, особенно романы Жорж Занд. Мне всегда казалось, что она ощущает себя героиней какого-то ее романа. Она была неземная, в противоположность мне. Может быть, потому Георг так ею увлекся…

Эмма остановилась и довольно долго молчала, играя куском сахара, поданного к абсенту…

Кафе наполнялось народом, так как наступил обеденный час, француженки в шляпах исчезли, к освободившемуся столику подбежали дети, мальчик и девочка, за ними чинно ступали их буржуазного вида родители. Закрыв глаза рукою и опустив голову, Эмма продолжила.

– Да, Георг меня предал, он забыл свой долг мужа и отца, но я, я его не предам. Мне горько, что к нему несправедливы, что его оскорбляют. Вы спросите кто? И я вам отвечу: герр Герцен. Георг привел мне фразу из письма, посланного ему, якобы, Натали. Но я уверена, автор письма – ее муж. Натали никогда не смогла бы так оскорбить Георга. Он отослал письмо обратно. А на дуэль он вызвал Герцена еще раньше, до этого оскорбительного письма. Мне не хочется, Мари, приводить эти слова… они так не свойственны порядочному человеку, их могла продиктовать только бешеная злоба. Она убрала руку с лица и вскинула голову, глаза ее горели. Он написал Георгу: «Ваш вероломный, низко еврейский характер…». О, откуда, откуда он взял, что Георг еврей? Пусть даже и так, неужели название народа, давшего миру Библию, может служить оскорблением? Эмма, словно в поисках поддержки, повернулась лицом к посетителям кафе и прокричала в пространство, не обращая внимания на шум: «Вы великий человек, герр Герцен, но вы ошибаетесь: Георг не еврей, еврейка – я».

Буржуазная пара из-за соседнего столика опасливо покосилась на Эмму.

Та быстро поднесла рюмку с абсентом к губам и допила остатки горькой полынной настойки. Потом, порывшись в ридикюле, оставила на столике несколько франков, к которым Мария добавила горсть мелочи. Обе встали. Эмма надела свою огромную шляпу. Ее щеки пылали, ноги заплетались. Она с трудом продвигалась к выходу, неуклюже лавируя между столиками. Марии несколько раз пришлось поддержать ее, чтобы она не упала. Выйдя из кафе на свежий апрельский ветерок, обе остановились, чтобы перевести дух. Высокая Эмма склонилась над Марией и прошептала: «Поверьте мне, Мари, они не подходили друг другу: Георг – человек моря, это его настоящая стихия, а она – женщина воздуха и гор. Море ей только вредило. Море принесло ей несчастье».

С этими словами она открыла ридикюль и извлекла из него маленькую, покрытую лохматым ворсом деревяшку.

– Что это? – Мария подумала, что Эмма сошла с ума.

– Это? Это детская игрушка, я отобрала ее у Адды. А ей она досталась от Nicola. Это его лошадка, с которой он играл вместе с моей малышкой. Я часто видела его с вами и подумала, что вам эта игрушка нужнее, чем моей дочке, – как память…

И, оставив лошадку в руках оцепеневшей русской, на нетвердых ногах, растрепанная, в съехавшей набок шляпе, она отошла от Марии.

4

«Маша», – крик показался ей таким пронзительным, что Мария Каспаровна, и без того бледная, побледнела еще больше и кинулась навстречу поднявшейся с постели женщине. Женщина была отдаленно похожа на Натали, но намного худее и нематериальнее, несмотря на вздувшийся под легкой фланелевой рубашкой живот. Она ждала ребенка, но исхудавшее до прозрачности тело и страдальческое лицо свидетельствовали о глубоком нездоровье, физическом и душевном.

Александр Иванович, встретивший Марию Каспаровну на станции, предупредил ее, что надежды на выздоровление Натали нет, что врачи дают ей всего несколько дней жизни. И, по-видимому, это была правда. Но в правду эту не хотелось, да и трудно было поверить, – так неправдоподобно красивы были и стоящий на пригорке дом, и апрельский, пестреющий цветами сад, и плещущее за ним, легко различимое за стеклом веранды бескрайнее лазурное море. Как тяжело, как несправедливо покидать мир в цветущую пору весны, в 35 лет! Нет, не помогла магическая восточная пентаграмма, начертанная Герценом на двери дома! Что-то более мощное и неотвратимое владело судьбами его обитателей.

Александр Иванович деликатно удалился, предупредив гостью, что больной нельзя утомляться. Натали снова легла, Мария Каспаровна села рядом с постелью.

Натали устремила на нее благодарный взгляд:

– Маша, как я рада, что ты здесь. Теперь я спокойна за детей. Ты о них позаботишься… Саше уже 13 лет, он очень серьезный мальчик, занят своими химическими опытами, немножко скрытный и ужасно колючий, но с возрастом это должно пройти. Оленьке всего два года, она родилась слабенькой, но сейчас выровнялась, с нею не должно быть проблем; больше всех меня волнует Тата, ей восемь, уже сейчас видно, что непроста, – мечтательница, все ходит рисовать море на закате. Сердце у нее – как мое, сильно чувствующее и уязвимое, с таким сердцем трудно жить… Александр… не знаю, как он устроится без меня, он меня любил и любит, а я разбила ему жизнь… Мне так захотелось счастья – отдельного, для себя… И я была наказана. Наказана сверх меры. Наш Коля… он теперь среди рыб, медуз и омаров. Холодно, Маша, холодно на морском дне!

Она зябко поежилась, но не дала Марье Каспаровне накрыть себя одеялом, только пожаловалась на нехватку света и попросила поставить рядом свечу. Было это удивительно – в комнату даже сквозь жалюзи проникали охапки закатных солнечных лучей.

– Маша, – Натали смотрела пытливо и вопросительно, – ты не могла бы напомнить мне одну песню? Я все время пытаюсь ее вспомнить – и не могу. Помнишь, ты рассказывала про грузинку, жену грузинского князя, они были сосланы в Вятку. Ты напела мне песню, которую от нее услышала. И вот я лежу… вспоминаю… припомнила только слова, а мелодию забыла… Правильно ли я вспомнила?

Милый, мне горе принесший,Скорей на коня!Мчись, чтоб проклятье моеНе настигло тебя.

Странно, Мария Каспаровна не только не помнила мелодии, но и слова слышала как в первый раз. Каким образом и почему вдруг вспомнилась Натали эта восточная песня, – осталось для ее подруги загадкой. Увидев, что больная закрыла глаза, Мария Каспаровна на цыпочках покинула комнату.

А поздно ночью в доме начался переполох – нервная встряска от приезда подруги вызвала у Натали преждевременные роды, ставшие прологом последующей драмы: смерти матери и новорожденного дитяти.