Возвышение Королевы

Я не могу перестать пялиться на Джонатана, когда он использует влажные салфетки, которые Мозес передает ему, чтобы вытереть мое лицо и одежду.

Его челюсть сжата, и он кажется сердитым. Это даже не направлено на меня, но я каким-то образом чувствую это всеми своими костями.

— Аврора!

— Ч-что?

Онговорил?

— Я спросил тебя, все ли с тобой в порядке.

Он пристально изучает меня, будто это сможет вывести меня из оцепенения.

Нет.

Поскольку я никак не могу заговорить, я киваю.

— Мне нужны слова, дикарка.

— Я-я в порядке.

Но так ли это? Я так не думаю. Не после бомбы, которую он только что сбросил там, чтобы вся пресса услышала.

— Какого черта ты вообще туда полезла? Почему не сказала мне сначала?

Потому что я думала, что он выкинет что-нибудь подобное. Я имею в виду, не совсем так, но да, что-то похожее.

Я читала о жестоком обращении Джонатана со средствами массовой информации. Он не проявляет к ним милосердия, когда они переступают границы или пытаются сунуть нос в его личную жизнь — или в жизнь его семьи. Однако чем больше он блокирует их, тем больше они становятся одержимыми им.

Он обхватывает рукой мое горло и толкает меня так, что моя спина прижимается к кожаному сиденью. Его древесный аромат проникает в мои легкие, и это все, чем я могу дышать. Его присутствие это все, что я могу видеть. Его прикосновение это все, что я могу ощущать.

Мне нравится, когда он так делает.

— Я жду ответа, — настаивает он, и я знаю, что его мягкая фаза подходит к концу.

Джонатан может быть защитником, но он также обладает безжалостной жилкой, которая требует, чтобы ей повиновались.

— Мне надоело убегать, — бормочу я. — У меня нет причин прятаться. Я не он. Я не мой отец.

Уголки его губ приподнимаются в том, что я принимаю за одобрение.

— И все же, ты больше никогда не станешь действовать за моей гребаной спиной. Если бы у Алана не было знакомых в офисе, мы могли бы не приехать вовремя. Ты знаешь, что это значит, Аврора? На тебя могли напасть.

Я сглатываю.

— Это было бы не в первый раз.

— Черт. — он ударяется о край сиденья. — Это не произойдет под моим присмотром. Никогда. Это понятно?

Я верю ему.

Не знаю почему, но я верю словам, исходящим из его уст, так же сильно, как Лейла верит в свою религию. Он моя религия.

Когда он появился раньше, все, о чем я могла думать, это о безопасности. Странно, не так ли? Что человек, которого я называю своим тираном, также является моим самым безопасным местом.

— Я спросил, это, блядь, понятно, Аврора?

Я киваю.

— Больше не будешь унижать себя ради других, будь то семьи жертв или что-то еще, черт возьми. Они не твои жертвы, и ты не станешь принимать их дерьмо.

— Хорошо.

— Никто не тронет чертов волос на твоей голове, Аврора. Никто не прикасается к тебе, кроме меня. Ты меня слышишь? Я сожгу их всех дотла, прежде чем они вновь заставят тебя пройти через ад одиннадцатилетней давности.

— Джонатан, не причиняй им вреда. Им просто больно.

Не сомневаюсь, что он раздавит их своими ботинками, если захочет.

— А что насчет тебя? Разве тебе не больно? Разве тебе не было больно одиннадцать лет назад? Тебе было шестнадцать, черт возьми. Они не имели права обвинять тебя в преступлениях Максима, и если они продолжат это делать, я не проявлю милосердия. Я буду сжигать их до тех пор, пока никого не останется.

— Джонатан...

— Это окончательно, Аврора. Ты могла бы стерпеть это и получить за это проклятый удар ножом, но я никогда не позволю этому случиться. Я буду защищать тебя.

Мое сердце согревается от его слов, от силы, стоящей за ними, потому что не сомневаюсь, что он сделает так, как говорит. Но я должна прояснить ситуацию:

— Ты не обязан меня защищать. То, что я женщина, не значит, что я не могу защитить себя.

— Я защищаю тебя не потому, что ты женщина. Я защищаю тебя, потому что ты моя женщина.

Святое. Дерьмо.

Мой рот открывается во второй раз за сегодня, но на этот раз мое сердце вот-вот разорвется. Джонатан только что назвал меня его женщиной.

Его. Женщиной.

Это должно было бы в какой-то степени оскорбить меня, но это последняя эмоция, охватившая сердце.

Машина останавливается перед особняком, прежде чем я успеваю что-либо сказать. Джонатан отпускает мое горло только для того, чтобы вынести меня на руках из машины.

Я хватаю его за плечо.

— Я могу ходить.

— И я могу нести тебя.

Этот мужчина — серьезный тиран.

Мы проходим мимо Марго, и она секунду наблюдает за нами, вероятно, из-за пятен от помидоров на моей пиджаке.

— Могу я вам что-нибудь принести, сэр?

— Еду, Марго, — говорит Джонатан, проходя мимо нее. — Оставь ее перед моей комнатой.

Он не дожидается ее ответа, поднимаясь по лестнице, не заботясь о весе, который он несет. У него действительно нет выносливости старика. Я могу только представить, каким он был в молодости.

Или нет.

Это значит представить его с Алисией, и я чувствую себя такой виноватой перед ней прямо сейчас. Я чувствую себя такой виноватой за то, что хотела ее мужа для себя. За то, что чувствовала себя с ним в безопасности, как никогда не чувствовала с другим человеком.

Он как крепость, внутри которой, я знаю, ничто не приблизится ко мне, не говоря уже о том, чтобы причинить мне боль.

В комнате Джонатан ставит меня на ноги и снимает с меня пиджак, затем бросает его за спину.

— Эти ублюдки.

— Джонатан...

— Ни слова, Аврора. Я не буду стоять в стороне, когда они делают это с тобой.

— Нет, я имела в виду…то, что ты сказал раньше. Почему ты это сделал?

— Какая именно часть?

— Часть о том, что я твоя невеста?

Он приподнимает бровь.

— А разве нет?

— Ч-что?

Выражение его лица остается пустым, и я ненавижу то, что не могу видеть дальше этого.

— В каком-то смысле так оно и есть.

— Нет. У нас был уговор, помнишь? Мне осталось здесь всего несколько недель, а потом каждый из нас пойдет своим путем. Там, конечно, не было пункта о невесте.