Вперед и вверх на севших батарейках

В зале становится очень тихо. Лишь Александр Евсеевич взволнованно сопит да судья шуршит бумагами. Ахатов спокойно смотрит в стену напротив. Странно, что он не защищается, не протестует.

– Что ж, - раздается голос судьи, - я передаю все эти определения фашизма, идеологизма экспертам. Пусть они ломают головы... А иск этот заберите и подайте в установленном порядке в канцелярию... Объявляю перерыв разбирательства. О дате очередного заседания будет сообщено повестками по месту жительства участников. На сегодня - все.

– Папа, любимый!
– Дочка подбегает ко мне, обнимает ноги, а потом оглядывается и объявляет всем, кто есть в группе: - А за мной папа пришел!

– Давай одеваться, - веду ее к тумбочке.

Шестой час вечера. Пятница. Я устал, хочу есть, хочу переодеться в домашнее и лечь.

Утром побывал на работе, потом отвез верстальщику набор статей Синявского, затем созвонился с издательством, куда с месяц назад предложил свою повесть, и там мне сказали, что ее приняли к публикации отдельной книгой в твердом переплете. Заключить договор и получить гонорар можно прямо сегодня.

Поехал, подписал договор почти не читая (в этом же издательстве вышла и прошлая моя книга "Минус", вторая по счету), и редактор отсчитала приличную сумму денег. Заодно порадовала и еще одним:

– Из Германии хорошие вести. Начинаем переговоры по поводу "Минуса".

Я заулыбался.

По московским меркам, сделано сегодня много, ведь одна только дорога от работы до верстальщика, от верстальщика до издательства заняла в целом часа три.

И теперь я торопливо веду дочку домой. Погода, как и должно быть в ноябре, - ледяной, порывами, ветер, непонятно что падающее с неба - какие-то мелкие белые шарики...

– Скоро Новый год?
– спрашивает дочка, почти бегом семеня рядом со мной и крепко держась за руку.
– Скоро Дед Мороз придет?

– Скоро, уже скоро.

– А что он мне подарит?

– Хм, не знаю. Что-нибудь придумает интересное.

– А давай ему письмо напишем...

Ветер дует то с одного бока, то с другого, то в спину, а вот колючая волна хлестнула прямо в лицо. Дочка захлебнулась и потянулась ко мне на руки.

– Ну ты даешь!
– возмущаюсь.
– Тебе же пять лет почти. До старости, что ли, носить?

– Пап, я не могу. Мне холодно!

– Я тоже не могу. Знаешь, как я устал...

– Пожалуйста!..

Спорить бесполезно. Беру ее на руки и несу к автобусной остановке.

Садик далековато от дома, но зато он один такой, кажется, в округе. И плата приемлемая - сто пятьдесят рублей в месяц, и бассейн есть, и главное можно оставлять ребенка на ночь... В последнее время дочка ночует здесь довольно часто.

– Ты мне чего-то купил?
– спрашивает, когда оказываемся в салоне автобуса.

– Чего-то купил, - в тон ей отвечаю.

– А чего?

Садимся, я расплачиваюсь с кондукторшей, затем достаю из сумки батончик "Милки вэй".

– Вау!
– радуется дочка.
– Класс!

– Не надо говорить это "вау".
– Мне действительно оно не нравится, тем более - напоминает о Тане; она тоже часто так вскрикивала... Когда я предложил купить ей контактные линзы, она изумилась: "Вау! Сенчин, ты прогрессируешь на глазах!"

От садика до дома минут двадцать езды. Я не знаю, о чем разговаривать с дочкой, и потому задаю ей те же вопросы, что и всегда:

– Тебя как зовут?

– Настя.

– А полностью?

Она набирает в легкие воздуха и выпаливает:

– Анастасия Романовна Сенчина!

– Правильно. А где ты живешь?

– В Москве.

– Ты, что ли, москвичка у нас?

– Да.

– А маму как зовут?

– Лиза.

– А брата?

– Алеша.

– А меня?

– Роман Сенчин.

– Правильно.

Это она по моей первой книге так заучила. Там на обложке мои имя и фамилия, а под ними фотография. Дочка, делая вид, что читает, водила пальчиком по буквам и повторяла: "Роман Сенчин".

– А воспитательницу как зовут?

– Галина Борисовна.

– А другую, которая у вас ночью?

– Надежда Михайловна.

– Молодец.

Набор вопросов исчерпан. Некоторое время молчим, а потом дочка задает свой вопрос:

– Ты сегодня с нами останешься?

Я не отвечаю, смотрю в окно. За ним шеренги киосков продуктового рынка "Новинки". Еще три остановки до дома.

– Ты останешься ночевать?
– повторяет Настя, и голос ее уже нетерпеливо-тревожный.

– Нет.

– А почему?

– Ну так... Дела.

– Почему ты с нами теперь не ночуешь? С мамой?

Автобус остановился.

– Смотри, - показываю на светофор, - какой это огонек горит?

Дочка не отвечает.

– Ну какой, Насть?

– Не буду говорить.

– Почему это?

– Потому.

– А, значит, не знаешь?

Она молчит. Отвернулась, в правой руке зажат нераспечатанный "Милки вэй".

Вот доехали. Вышли. До дома теперь с полсотни шагов.

– Смотри, пап, цветочки какие!
– Дочка тянет меня к киоску.

Подходим.

– Это розы, да?

– Розы. А это - гвоздики... Нравятся?

– Да. Купишь?

Вместо ответа беру ее на руки и несу к подъезду.

– Па-апа, - маленькое лицо перед моим, - папа, любимый.

– Правда?

– Да, правда.

– А маму любишь?

– Люблю.

– А брата?

– Люблю.

– А Галину Борисовну?

Лицо меняется - теперь она смотрит на меня по-другому. Кажется, с недоумением и обидой.

Открываю первую дверь. Набираю код. Через несколько секунд - из домофона - голос бывшей жены:

– Кто там?

– Это мы!
– кричит дочка.

Тонкий писк. Значит, можно открыть и вторую дверь. Входим в подъезд, спускаю Настю с рук. Она, поднявшись на цыпочки, жмет кнопку лифта. За створками начинает гудеть. Гудение усиливается, к нему добавляется шелест ползущей кабины... И вот створки раскрываются. Пол кабины чуть проседает под нами. Теперь я (дочке пока не дотянуться) вдавливаю пластмассовый прямоугольничек с цифрой нужного этажа. Едем. Доехали. Прямоугольничек выщелкнулся. Створки раскрылись.