Вперед, к Магадану!

В котельной, которая является источником центрального отопления, всегда требуется вода; воду привозят в машинах со специальными бочками, которые подогреваются, чтобы по дороге вода не замёрзла. Если в котельной лопается труба, — воду не успевают привозить и посёлки охлаждаются. Зная о такой возможности, многие люди имеют в квартирах личные печки, чтобы обогреваться, если центральное отопление испортится.

Сейчас, в середине августа, никакого особого мороза не обнаружилось.

Летом там температура может достигнуть +40, но сейчас такой жары тоже не было. Обычная солнечная погода, +10, низенькая трава сантиметров пять высотой, пыльные дороги, местных машин две или три во всём посёлке. Есть огороды (с теплицами). На улицах попадаются и дети — грязные, неряшливо одетые, но весёлые.

В Томторе живут в основном якуты, и говорят между собой по-якутски.

Но русский понимают, и говорят на нём куда лучше, чем мы на якутском. Никакой расовой ненависти к нам не проявили.

В Томторе встретили… коммерсантов! Они приехали из Магадана на грузовике и привезли всего понемножку: шмотки, еду, подсолнечное масло и др. Жители посёлка в количестве десяти человек толпились вокруг грузовика и рассматривали, а некоторые даже покупали, продукты цивилизации.

Из Томтора удалось позвонить родителям в Москву и предупредить их о возможной задержке. Телефонная станция доисторическая: стоит щит с сотней отверстий, и телефонистка втыкает контакты в какие-то из этих отверстий и кричит в микрофон: «Это Усть-Нера? Дайте два-два-три-двенадцать!» С Москвой соединиться никак не удавалось, и я ушёл на телеграф (телеграф — в том же доме, что и телефон, только вход с другой стороны), а Андрей остался. Но тут внезапно соединили с Москвой, и Андрей прибежал сообщать мне об этом. «То не соединяют, то теперь беги говорить», — удивился я и побежал обратно на переговорный пункт. Действительно, великое дело техника!

Зашли в столовую. Там мы узнали новость, что милиционеры заловили некую француженку Мадлен.

Тут необходимо небольшое отступление. Как уже читателю понятно, каждый человек, путешествующий по Колымскому тракту, оставляет по себе память на многие километры и годы. Водители нам рассказали про многих путешественников: как англичане, французы, американцы и все остальные ездили на Колыму за упоминавшейся бабочкой («кучу денег потратили и ни фига не поймали!» — посмеивались водители). Рассказывали, как некий священник шёл пешком из Сан-Франциско в Иерусалим («и на машинах ни фига не ездил!»), а также как некие иностранцы ехали по Колымскому тракту на мотоциклах. Шла пешком какая-то бабуся, без палатки и вообще без ничего. Как она ночевала в глухих регионах, осталось загадкой. Видимо, и мы теперь тоже пополнили список фольклорных персонажей.

Рассказывали и о различного рода велосипедистах. Как раз этим летом по трассе ехала на велосипеде некая француженка Мадлен. Проезжала в день километров восемьдесят, всё время опережая нас, и встречные водители рассказывали нам о ней. Догнать же нам её всё не удавалось. И вот сидим мы в столовой в Томторе, причём столовая пустая, людей нет, мы попросили макарон, нам сказали: сейчас сварим. Пока варили, я отошёл, а Андрей остался караулить наши макароны. Возвращаюсь, Андрей чем-то озабочен.

— Антон, нам пора отсюда смываться. Француженку, Мадлен, заловили: у неё виза в Якутию просрочена. Сняли её с маршрута и отправили в Усть-Неру.

(В последующем мы узнали, что у Мадлен кончилась не якутская, а российская виза, но сейчас это было от нас скрыто.)

Я, наоборот, решил, что будет очень неплохо, если депортируют: из Усть-Неры дорога хорошая. И мы решили ожидать этого приятного момента депортации, в Якутии-то и мы находились нелегально. И вот, когда уже поели, идём по посёлку, а навстречу — два милиционера.

«Ура, сейчас депортируют», — подумали мы.

Милиционеры и впрямь заинтересовались нами, но, проверив документы и узнав, что мы путешествуем автостопом, — отпустили. Так и не удалось нам депортироваться.

Мы пошли покупать хлеб. В Томторе хлеб выпекают только к четырём часам дня, и то хорошо, если к четырём поспевает. Но уже с трёх вокруг пекарни создаётся ажиотаж. На сей раз пекарню атаковало человек тридцать. Хлеб поспевал не весь сразу, а партиями по 5–10 хлебов, и тут же исчезал: через закрытую дверь и через окна его умудрялись купить наиболее пронырливые люди. Я решил караулить дверь, а Андрей — окно, но новые партии хлеба всё равно проскакивали мимо.

— Девушки! Дайте три буханки!

— Нам пять буханок! Пожалуйста! Когда у нас в Куйдусуне будет своя пекарня, мы к вам ездить не будем!

Половина речей была на якутском языке, и мы не понимали.

Так прошёл час, наконец Андрею повезло на три буханки. Стандартные «восточные» хлебы — буханки из пшеничной муки, мягкие и ещё горячие. Стоили они всего 5 000 — невероятно дёшево для таких регионов. Хотелось купить больше, но это было трудно, количество выпекаемого хлеба было ограничено.

Обрадованные, мы немедленно вышли на трассу и продолжили путь свой. Пройдя за пост ГАИ (близ Томтора есть пост ГАИ со шлагбаумом! Правда, гаишников там не содержалось), мы выбрали ровное место и стали там, ожидая машину и возжигая костёр. Уже наступал вечер, а с ним и сырость и неизбежный холод, а также желание что-нибудь съесть.

ВСТРЕЧА С ПЬЯНИЦЕЙ

…Следующий по трассе посёлок — Куранах-Сала, собственно, не посёлок даже, а один дом связи — в 80 км после Томтора. Видимо, связисты должны периодически ездить в Томтор, хотя бы за хлебом — вряд ли у них есть своя пекарня. Так оно и оказалось.

Прошло часа два-три ожидания, мы успели прямо на трассе сварить суп и компот из местных ягод, и вот на дороге показался «Уазик». В нём сидел пьяненький (но ещё сидящий за рулём) господин — бывший начальник Куранахского дома связи, уволенный недавно за пьянство, о чём мы узнали сперва от него, а потом и от других лиц. Он, конечно, не сказал, что его уволили за пьянство, — «Так, народу я не понравился». Истинную причину мы узнали позже. Уже много дней он находился в запое и обрадовался, что будет с кем ещё выпить. Но мы не пили, водитель остановился и выпил грамм двести в одиночку.

Сначала ехали нормально. Пересекли Индигирку по длинному, узкому деревянному мосту. Раньше, в доисторические времена, здесь ходила баржа-паром, теперь её останки чернели на одном из берегов. Местность совершенно глухая, ненаселённая, низменная, безлесная. Нормальные деревья в таком климате не растут, кусты только, и обглоданные, словно горелые спички, ёлочки. Болота, бесконечные просторы, в тумане не горизонте — солидные заснеженные вершины гор.

Вдруг вдалеке видим дом.

— А кто здесь живёт?

— Да бабка одна, 80 лет. Сидела она здесь когда-то, когда ещё лагеря были, да и осталась навсегда. Муж был, старик, умер он, теперь уже много лет одна.

— А как она живёт? — изумился я. — Что, огород у неё, картошка?

— Ха-ха-ха! картошка! ха-ха-ха!.. Какая здесь картошка, тут земля на 20 сантиметров отмерзает — это максимум… Никакой здесь картошки. А как живёт? Да вот я проеду, зайду, дам что-нибудь, другие заедут — тоже дадут. Так и живёт. Раньше у ней даже электричество было, дизельный мотор стоял, пока дед жив был. Сейчас нет.