Вперед в прошлое!

Что осталась неделя до окончания школы — хорошо, гопникам будет сложнее меня отследить и подкараулить, а к сентябрю расклад сил изменится. Черную метку они мне… Нужно сохранить каляки и скормить их автору, когда выясню, кто это сделал.

А для самообороны надо раздобыть крупный карабин — сойдет как кастет. Главное, чтобы нежное тело не подвело, а то ударю и выбью пальцы. И не помешает пояс с крупной бляшкой. У деда, помню, были такие. Смотреться будет не очень, зато против гопоты пригодится.

Ох, веселенькое предстоит лето! Чувствую, не до купания будет, потому что нужно, как сейчас говорят, косить капусту. Еще несколько лет деньги можно брать из воздуха. Главная сложность в том, что я — подросток и ничего не могу сам, потому следует заручиться поддержкой взрослых.

Я почесал голову. Где их взять, когда на родителей рассчитывать нельзя? Мамины родственники? Деда по отцу я не знал, они ненавидели друг друга. Только в зрелом возрасте я заинтересовался, откуда у деда Шевкета фамилия Мартынов, и выяснил, что он ушел из семьи, мой отец взял фамилию матери и отрекся от родителя. Вот тут-то собака и зарыта. Прямо тень отца Гамлета, которая не дает отцу нормально жить.

— Пашка, Натка, гляньте, как получается! — воскликнул Борис, повернулся, показывая набросок, сделанный карандашом.

— Джонни! — просияла Наташка. — Как живой!

— Только гитару я не смогу. Будет просто сидеть, без гитары.

— Ты крутой, — оценил я. — Постараюсь тебе клиентов подогнать, возьму «киссов» в школу. Ты ж не против за малую денежку рисовать?

— Главное, чтобы тебя не прибили. А так конечно. За полтос — карандаш или тушь. Цветное дороже.

— В художку тебе надо. Только нарисуй мне рекламную картинку, такую же, но поменьше, только чтобы под обложку тетради засунуть. Морду можно одну, вот этого, с языком.

— Отец не даст — в художку, — вздохнул Борька, прикладывая тетрадь к альбомному листу, чтобы определить размер. — Я сколько ему говорил… Эх.

— Ничего. На следующий год еще как даст.

Борька не поверил, отвернулся и продолжил рисовать.

— Уроки выучили? — крикнула мать из кухни.

— Да, — ответили мы в три голоса.

Помня об обещании сдать экзамены на пять, я засел читать геометрию. То, что в детстве казалось непонятным и адски трудным, сейчас шло просто как сказка.

Еще предстоял диктант по русскому, но писал я без ошибок. Мне самому стало интересно, как отреагируют родители, если я начну приносить полный дневник пятерок.

— Ма, а где дедовы ремни? — спросил я, — Хочу себе такой.

— В сарае, — ответила она.

Сарай был на даче. Там хранились ржавые инструменты, лопаты, цапки и хлам. Наверняка и карабин найдется. Невооруженным в школу ходить опасно. Значит, просыпаюсь чуть свет, бегу на дачу — туда километра полтора — снаряжаюсь, и назад.

В семь началась «Санта-Барбара», и семейство засело за телек. В десять я предупредил всех, что начинаю бегать по утрам, потому встану рано, и завалился спать.

Глава 7 Стоять-бояться!

Будильник задребезжал возле самого уха, затанцевал на железных ножках, пополз от вибрации. Я стукнул его по кнопке, и он смолк. Заворочался Борька, застонал, но глаз не разлепил.

Наташка, спавшая на кухне, ничего не услышала. Я на цыпочках прокрался в ванную, умылся. Натянул спортивки, свои видавшие виды кеды и сбежал по лестнице в утреннюю туманную прохладу. Не удержался, остановился у порога, жадно втянул воздух, насыщенный ароматами цветов и свежей зелени и улыбнулся новому дню. Мир. Никакой войны. Птицы в лесу заливаются, жабы на речке орут. Красота. Понаклонявшись и повращав руками, я побежал и вскоре ощутил, что кеды — это тебе не кроссовки с амортизирующей подошвой. Шлепают, словно дорогу перебегает какое-то ластоногое. Но ничего, зато коленки не болят и спина, как у молодого. Ха! Я и есть — живой и молодой!

Наш поселок длиной был километра три-четыре, он делился на две части руслом речки, даже скорее ручейка. На нашей стороне, западной, у подножия горы, был только один многоквартирный дом, наш, и частный сектор с обеих сторон дороги.

Преодолев метров семьсот, я свернул на асфальтовую дорогу, ведущую к дачам, над которой деревья смыкали кроны, словно в дружеском рукопожатии.

Одышка появилась, когда я уже добежал до дачного кооператива, лепившегося к склону холма. Через мост я перешел уже пешком — потому что тут водились полчища условно бездомных псов, миновал три кривенькие хижины и поднялся к нашему участку. Он находился на склоне холма и состоял из трех террас. Соседи посмеивались над родителями, что почва у нас каменистая, не то что у них в низине — но ровно до первого сильного ливня, когда внизу все смыло вместе с хижинами, и дохлых кур собирали по всей деревне.

Калитка не закрывалась на ключ. Все знали, что наш участок принадлежит менту, потому местная шпана не потрошила сарай и не обносила сад, в то время как соседи от садовых воров регулярно претерпевали и летом по очереди жили в хибарах, охраняли свои участки и соседские.

Прежде чем открыть калитку, я обернулся на дачный поселок. Вон в тот небольшой каменный домик на лето приезжала бабушка с толстым внуком, моим ровесником. Он был огромен, неповоротлив и услужлив, а мы всем семейством выманивали у него жвачки за право с нами дружить и почему-то называли Бирючим Островом — это Борька придумал, и нам понравилось. Вообще неблагодарное это дело — дружить с детьми из одной семьи, они чуть что объединяются против общей угрозы: всегда будешь в меньшинстве и виноватым, но мальчика это устраивало. Черт, даже имени его не помню. Ничего, летом восполню пробел.

Ключ от замка, висевшего на сарае, хранился в драных ботинках, стоявших у забора. Я отпер сарай, отодвинул в сторону сваленную в кучу пленку, которой накрывали грядки, загрохотал ведрами, добрался до погрызенных мышами веревок, откопал потрескавшийся кожаный офицерский ремень с бляхой со звездой. Взвесил ее в руке. Дед был боевым офицером, до Берлина дошел, получил три ранения. Умер от рака в восьмидесятом, в пятьдесят семь лет. Мне тогда был год. Может, и хорошо, что он не видит, в каком аду живет его дочь.

Порылся еще и не нашел карабин нужного размера. Не беда, поеду на рынок, куплю.

А вот ремень — что надо. Дед бил фашистскую нечисть, а ремень продолжит его дело, будет бить нечисть местную, но не менее гнусную.

С бабкой Эльзой дед Иван познакомился на фронте, она на два года младше него, служила в разведроте. Суровая, в общем, у меня бабушка. Истинный матриарх. Помнится, я был совсем мелким, когда она грозилась пристрелить отца. Уверен, у нее хватило бы мужества выполнить угрозу.

Бросить курить она так и не смогла, но с самокруток она перешла на трубку. Ей сейчас шестьдесят семь, в июле будет шестьдесят восемь. Умрет она от старости, досматриваемая старшей дочерью.

Я помахал ремнем, представляя, как луплю гопников. Можно использовать как маленький цеп, можно, как кнут. Противник не будет представлять, что делать с таким оружием, и это главное его преимущество. Главное — не дать схватить ремень. Движения резкие хлесткие. Вот так! И вот так! Засвистел рассекаемый воздух. Чем страшнее и эффектнее крутить ремень, тем больше вероятность, что гопота испугается такого Шаолиня.