Вперед в прошлое!

— Сам ты Моцарт!

— Ха-ха, Паганини! — вспомнил Чабанов смешное на его взгляд слово. — Только через «о».

— Царь Поганин, — буркнул Минаев, и все повалились со смеху.

Мне тоже пришлось участвовать во всеобщем веселье, чтобы сильно не выделяться.

— Ладно, пацаны, хорош. Хочет Боря — пусть учится драться. Главное пальцы ему не поломать, иначе он рисовать не сможет.

И снова все сложились от смеха. Я продолжил:

— И Наташа пусть учится. У нас же не мужской монастырь, а просто клуб по интересам. Закрытый клуб «Гоп, стоп». В смысле «Стоп, гопник».

— Тогда уж «Стоп-гоп», — подсказал Илья. — А как желающих отсеивать будем?

Я проговорил тоном строгого профессора, сильно «окая»:

— «Стоп-гоп» — прям хорошо, мне нравится. Соискателей на корточки сажать будем. Ежели плохо будет справляться — наш парубок, ежели хорошо сидит — агент вражеский.

А сам подумал, что Боря с Наташкой после первой тренировки сольются, да и в Димонах я сомневался. Мне же предстояли чисто взрослые заботы: обеспечить семью, а в первую очередь одеть сестру с иголочки. Обидно за нее было, она ж видит Ликушу и понимает, откуда у той все эти красивые вещи.

Ну и самому подкачаться придется, уж очень я дохлый.

Глава 10 Удочка, но не рыба

Ставрида — сволочь капризная, но неразборчивая, это я помнил еще из прошлой жизни. Вчера она так неистово клевала, что у меня чуть не отвалилась рука, болящая еще с тренировки. Сегодня в пакете лежало пять рыбок — разве что мне на обед. И деньги я потратил, купив пирацетам для мозгов, осталось семьсот рублей.

Рыбаки, которых на моле было множество, не сдавались, делали заброс за забросом, но приходил невод с тиной морскою. Я берег самодуры, потому что, если зазеваться, крючки цеплялись за камни, и леска рвалась. К тому же приплыли медузы, и вода походила на кисель, не давала грузу опускаться глубоко. Вот так жить промыслом: ты полностью зависишь от погоды и дельфина, который то пригонит стаю, то прогонит ее прочь.

Нет, это не заработок, развлечение скорее. Сколько лет я мечтал вот так беззаботно порыбачить? Вот и отведу душу.

Чтобы не терять времени, я достал литературу и принялся читать. Потом переключился на физику. Уже будучи взрослым, я понял, что учителя — тоже люди, окончание учебного года они ждут сильнее нас, и некоторые из них в мае выполняют свои обязанности спустя рукава. Впрочем, как и мы — учимся. Потому они радуются, если под конец мая хоть кто-то что-то учит.

От безделья в голову лезли мысли о моей семье. Когда вчера мы пришли домой, отца ожидаемо не было, а мать не разговаривала с нами всем троими — ко мне, саботажнику, видите ли, не следовало ходить в больницу. Только сейчас понял, что вместо того, чтобы учить нас дружить и стоять друг за друга, родители, не ведая того, поощряли крысятничество, чтобы нами легче было управлять. Я немного похвалил брата с сестрой, немного их поддержал — и все, они за меня горой.

Сколько там натикало? По привычке я полез в сумку за мобилой, мысленно чертыхнулся: мобилы появятся нескоро, а часов у меня нет. Дед, рыбачивший по соседству, сказал, что двадцать минут одиннадцатого и начал сворачиваться. Но раз уж я здесь, буду сидеть до последнего, деваться-то все равно некуда, а рыба может появиться внезапно.

Дочитав физику, я чисто от безделья сделал заброс, глядя на провисшую леску. Это значит, что груз лег на медуз и не опускается, катушка не разматывается. Н-да, сегодня мне не повезло. Вздохнув, я принялся крутить катушку, и когда леска натянулась, ощутил, как она дернулась.

Есть? Или это медуз леской рвет?

Есть! Аллилуйя! Да много, полная подвеска!

Вдалеке дельфин показал свой плавник.

— Ай, красавец, спасибо! — с азартом поблагодарил я, глядя на серебристых рыбок, которых тащил.

Подтянул, достал, снял. Пять штук, да большие! Дед, который собрался уже спрыгивать с возвышенности на пешеходную часть мола, передумал уходить. Жадно поглядывая на мой улов, стал собирать удочку.

Но ни у него, ни у соседнего парня ничего не ловилось. С той стороны мола, где низко и забор, клевало немного. Я улыбался, ловя завистливые взгляды, и говорил себе, что это самодуры особенные, намоленные. Когда снимал с крючков очередной улов, парень, рыбачивший слева, не удержался, подошел.

— На что ловишь? Дай глянуть?

Не дожидаясь разрешения, он подтянул к себе самодур, погладил крючки. Дед тоже подошел.

— А лишних нет? Я бы купил.

— Нет, — вздохнул я, разводя руками. — Один только запасной, но самому нужен.

Ставрида ловилась круче, чем вчера, и к полудню ведро наполнилось, но остановиться не давал азарт, я наполнил ведро под завязку, поднял: килограммов десять есть. Может, больше. И еще немного в рваном, много раз стираном пакете — хорошо!

Пашка, стоп! Харэ жадничать. Попробуй теперь это сбыть.

Меня одолевала слабость, потому пришлось разделить рыбу на две части и нести к остановке в ведре и пакете. У старушки в газетном ларьке я выменял рыбу на фасовочную бумагу, пересыпал улов из пакета в ведро, чтобы ставриду было видно, окинул взглядом немногочисленных ожидающих, и крикнул:

— Покупаем ставридку! Свеженькая, только крякала!

Из шестерых лишь трое повернули головы, но интереса в их взглядах не наблюдалось. Я подождал, когда придут другие люди, и продолжил зазывать:

— Дешевле грибов! Двести рублей всего. Первому покупателю — сто пятьдесят!

И опять никто интереса не проявил. Да что ж вы сегодня, не голодные, что ли? Никого не интересовала моя ставрида. Почему? Вчера выдавали зарплату, а сегодня все потратили? Или сегодня Меркурий какой-нибудь ретроградный? Или просто вечером народу больше, и он с деньгами, а сейчас вокруг нищие бездельники. Я помахал удилищем, отгоняя слетевшихся на рыбу мух. Обещал Илюхе прийти в три, но, наверное, придется до вечера торчать, пока народ с работы не пойдет.

С утра рыба не ловилась, теперь, вот, покупатель не ловится. По автобусу, который ходил в мой поселок через каждые полчаса, я понял, что прошел час, а продать удалось только полтора килограмма. Потом еще час — два килограмма. Так, глядишь, к ночи управлюсь. Желудок заворчал, требуя еды. К трем дня ушло шесть килограммов — половина добычи.

То ли от усталости, то ли от голода разболелась голова, и начало тошнить. В прошлой жизни я плюнул бы на все и вызвал такси, сейчас я нищий, хочешь не хочешь — терпи и трясись в автобусе. При мысли о набитом дребезжащем «икарусе» тошнота подкатила к горлу. Квест «как доехать, не проблевавшись». Все-таки я себя переоценил.

К шести часам я продал последний килограмм ставриды, отошел в сторону, пересчитал деньги: две тысячи триста рублей! Плюс вчерашние семьсот. Три тысячи! Это два килограмма сыра, которого безумно хотелось. Но транжирить нельзя. Нужно собирать доллары к денежной реформе, то есть к августу, чем их будет больше, тем больше я заработаю и закрою насущные потребности.

Оглядевшись, я спрятал богатство во внутренний карман ветровки. Надо бы сходить на рынок, присмотреться к менялам, узнать, какой курс. Бывали среди них и гастролеры, продававшие фальшивку чуть дешевле, но преобладали нормальные валютчики, которые работали на одном месте и никого не кидали.