Вперед в прошлое!

— А я больше не хочу слушать необоснованные обвинения.

Она открыла рот для возмущения, но я вскинул руку:

— Взрослый не бывает правым только потому, что он взрослый, — я покосился на вытянувшую шею сестру, — вот сейчас ты сказала, что я держу… в общем, сказала, что сказала. Теперь я доказываю тебе обратное. Доказал. Ты, конечно, не извинишься, потому что считаешь детей личиносами, в которых надо вбивать свое видение мира, и права голоса они не имеют…— Наташка прыснула в кулак и спрятала лицо за учебником. — Но хотя бы признай, что ты не права. Или у нас в семье мы в самом низу пищевой цепочки?

Это было жестко. Уголки губ мамы задрожали, и я знал, что она собирается сказать: напугать отцом. Но нет, не стала использовать его как пугало. Хотя согласен, по сравнению с ним все эти чужие, хищники и Фредди Крюгеры нервно курят в сторонке. Это ж умудриться надо стольким близким жизнь сломать!

— Извини за прямоту, мама. Но это правда, мы у тебя не такие уж и плохие, даже скорее наоборот, и иногда так важно…

Мама вылетела в кухню. Наташка подождала немного и выдохнула:

— Офигеть! И чо теперь?

— Надеюсь, она задумается над своим поведением, — пожал плечами я. — Это ведь ненормально: бу-бу-бу, посмотри на этого, этот молодец, а ты говно. Помнишь, Борька выиграл на конкурсе, когда снегиря нарисовал? Крутой был снегирь, как живой. И что? «Вот лучше бы математику подтянул». Мне за него так обидно было!

— А меня, когда я на танцы ходила, выбрали примой… ну, на переднем плане танцевать. Это очень круто! Мама сделала вид, что не слышит, — пожаловалась Наташка, засопела обиженно. — А вы с Борькой тогда дурными голосами орали: «В кабаре ногами дрыгать».

Мне передалась обида тринадцатилетней девочки, которая искала поддержку, но нашла смех. Н-да, в таких условиях сложно вырасти нормальным. Что ж, попытаюсь все исправить.

И вообще неплохо бы выработать стратегию развития лет на пять, поставить цели и задачи, а способ реализации появится, когда пообвыкнусь. В четырнадцать лет у меня было две мечты: видик и своя комната, обе недостижимые, потому что видик стоил немыслимых двести долларов, когда зарплата была в пересчете 10–15 долларов, и к тому же ее задерживали, а кто работал на производстве, тому выдавали товаром. В нашем селе почти все работали на винзаводе, потому вино текло рекой, его меняли на яйца, пили по-черному. Причем вино было отличного качества, и это тема!

Его можно купить и перепродать в регионе, где винзаводов нет, или на что-то обменять и продать это что-то. А потом купить акции, которые раздавали работникам винзавода, на них потом будут выдавать на тот момент никому ненужные земельные паи.

И вот тут нужно не проморгать свой шанс. На акции порта лучше рот не разевать: там помимо теневого оборота и контрабанды — наркотрафик. Или если покупать, то не более одного процента, чтобы не привлекать внимание.

Меня охватил азарт, я уступил место за столом Борьке, пересел к Наташке, страдающей над литературой, хотел позвать ее поиграть в покер или дурака, но решил не отвлекать. Желудок взревел голодным зверем, и я отправился на кухню добывать пропитание.

Обычно мы ели все вместе, как и подобает в крепкой советской семье. Кто не пришел или опоздал, тот сам виноват. Если мы приходили в разное время, то обедали по очереди тем, что есть. А был обычно блевунчик, как мы его называли, — суп из сизых макарон и очень стремной тушенки, всем этим отцу выдали зарплату. Тушенку мама делила на два раза, а макароны, то есть рожки… Никогда не забуду, как мы вчетвером: мама, я, Наташка и Борис — все воскресенье выковыривали из них черных жучков. А потом оказалось, что они сами всплывают, если залить рожки водой. Странно, что мы вообще выжили на таком питании и не получили какой-нибудь рахит.

Мама сидела в кухне и смотрела в окно. На плите пыхтела скороварка, где, очевидно, томился заяц, добытый отцом на охоте. На обед всегда был условно съедобный суп или борщ, а на ужин, когда приходил отец, дичь с картошкой с нашего огорода, овощами по сезону или теми же макаронами зимой. Порядки, как в львином прайде, когда никто не имеет права прикоснуться к вкусному ужину, пока не насытится самец.

— Вспомнил наконец-то, что надо обедать? — спросила она с упреком, не глядя на меня.

Я ничего не ответил, налил блевунчика, через силу запихнул в себя несколько ложек, и тут пришел отец. Раньше времени явился, обычно он приходил после семи, а то и в восемь. Сейчас было полшестого. Мать вскочила, засуетилась, отставила скороварку, включила картошку для пюре.

Я тоже усиленно заработал ложкой, чтобы с отцом не пересечься и не поцапаться. Но он не спешил на кухню. Мурлыкая под нос, протопал в спальню и долго оттуда не выходил. Я успел поесть и вернуться в детскую, когда он наконец вышел, румяный и довольный, в спортивном костюме и с походным рюкзаком.

На охоту, что ли, собрался? Так сегодня понедельник, а охотничьи дни среда, пятница и выходные. Хотя он обычно говорил, что — на рыбалку, а приносил зайцев или фазанов — браконьерил.

— Я на рыбалку, — крикнул он матери.

Ну да, вот пожалуйста. Хотя если бы не браконьерил, мы бы вообще мяса не видели.

Дверь в прихожую не закрывалась, и я видел, как он украдкой сунул в рюкзак… флакон туалетной воды. Это еще что за номер? Будет привлекать запахом самку кабана? Или это у него суперубойный одеколон, который отпугивает комаров?

Или все гораздо проще: папаня наш, альфа, блин, самец, окучивает второй прайд? В детстве, увлеченный выживанием, я этого не замечал и радовался каждый раз, когда он уходил, потому что его отсутствие обещало спокойный вечер. Значит, семейство будет мирно залипать перед телеком, никто ни на кого не наорет, никто никого не отлупит, ну, может, мама поворчит немного.

Чтобы прояснить догадки, я подсел к Наташке, все так же страдающей над учебником, и прошептал:

— А что, у отца кто-то есть?

Она вскинула голову, хлопнула глазами недоуменно, потом поняла, о чем я, и махнула рукой.

— Анька Лялина, ментовка, помощница его. Все про них знают.

Вот теперь я вытаращил глаза. Вспомнил Лику Лялину, грудастую модницу из девятого класса, на которую заглядывался. И сумка у нее крутая, и юбка, и обувь не изношенная. Зажмурившись, я выругался так, что Борька, сидящий за столом, вскинул голову, и уши его чуть повернулись в нашу сторону.

— Выйдем, — снова предложил я, смекнув, что Борька все-таки не в курсе того, что его папа— ходок, и шестикласснику это знать незачем.