Враг моего мужа

— Я от тебя дурею, — Крымский прикусывает нежную кожу над грудью и прокладывает обжигающую дорожку поцелуев вниз. — Свалилась на голову, засела занозой, и оно внутри гниёт. Я б не справился, мне нужно было нахер всё бросить и получить тебя сейчас.

Его слова жалят, а губы касаются кожи нежно, и я задыхаюсь от эмоций, кружащих во мне, а внизу живота будто бы раскалённая лава растекается.

Сейчас, когда влажный рот смыкается вокруг моего соска, а сильные шершавые пальцы теребят второй, выкручивают его, пощипывают, я чувствую себя живой. Не грязной похотливой и испорченной, нет. Живой.

Меня выгибает дугой, простреливает где-то в основании позвоночника. Стекаю на пол, и вскоре рубашка Крымского с оторванными пуговицами улетает куда-то в сторону. Я целую его острые ключицы, слизываю с кожи солоноватый пряный вкус, вдыхаю полной грудью мужской аромат, а Артур стонет и тихо матерится, наматывая мои волосы на кулак. Вены набухают под татуированной кожей, а в глазах рябит от плотности узоров.

— Два оборота, идеально.

Сегодня я готова на всё — даже на то, чем никогда в своей жизни не занималась.

Крымский держит меня крепко, направляет без слов, и я подчиняюсь ему на каком-то глубинном уровне — на уровне рефлексов и инстинктов. Словно всё именно так и нужно было, будто бы вот так должно было быть всегда.

— Хочешь меня? — усмехается порочно, а толпа мурашек разбегается по моей коже.

И я киваю.

— Скажи мне это, озвучь чего именно ты хочешь, — он закусывает нижнюю губу, оттягивает мою голову назад, нависает сверху, и я его ледяные глаза смотрят в саму душу.

Оглаживает пальцами свободной руки моё горло, и я чувствую: ему нужно совсем немного, чтобы найти нужную точку, надавить и избавить меня от невыносимой памяти.

Но откуда-то знаю ещё одно: Крымский не сделает этого.

— Тебя хочу. Всего. Сегодня.

Слова даются мне с трудом, но я пытаюсь вытолкнуть их из себя, потому что понимаю: мне нужны они, чтобы весь мир знал, что между мужчиной и женщиной существует не только боль и унижения. Не только потери и жестокость.

Сейчас в изорванном платье, с намотанными на крупный кулак волосами я, наверное, похожа на шлюху, но плевать. Господи, как же на всё мне сейчас плевать.

В глазах Крымского лишь огонь и иссушающая жажда, и в их отражении я самая желанная в мире. Хотя бы на эту ночь.

— Возьми меня, — не просит, приказывает, и отпускает мои волосы, будто бы даёт выбрать самой, каким образом это сделать. Даёт свободу, и я опускаюсь на колени, не разрывая нашего зрительного контакта.

Я просто хочу этого, а всё остальное уходит куда-то в сторону.

— Пиздец, — а следом сдавленный хрип, а я вытягиваю ремень, расстёгиваю молнию, и прохожусь пальцами по твёрдому члену, натягивающему ткань боксеров.

Несколько секунд, и Крымский голый и готовый к бою упирает руки в бока, смотрит на меня сверху вниз, и голод в его глазах становится невыносимым.

Провожу языком по нижней губе и получаю в ответ хриплый стон. Я ещё ничего не сделала, а этот мужчина со стылым взглядом и огнём в крови почти капитулировал. И это окрыляет меня. Придаёт уверенность. Вдохновляет.

Обхватываю рукой основание члена — крупного и, чёрт возьми, красивого, — а пальцы обводят ручейки крупных вен и будто бы живут своей собственной жизнью. Касаюсь губами глянцевой головки, слизываю капельку смазки, выступившую на багряной сердцевине, и Крымский шипит что-то неразличимое, но я чувствую: ему приятно.

Втягиваю член в рот, поднимаю глаза вверх и ловлю взгляд, подёрнутый дымкой. Крымский красивый сейчас, как могут быть красивыми люди на вершине блаженства. Я никогда такого раньше не видела, мне ни разу до этого не хотелось делать ничего подобного для мужчины. И плевать, что мы чужие — об этом я думаю сейчас в самую последнюю очередь.

Внизу живота пульсация, и пальцы на ногах подгибаются сами по себе, когда Крымский проталкивается чуть глубже.

— Прими меня, — Артур зарывается пальцами в мои волосы, массирует кожу головы и не пытается протолкнуться разом до самого основания, не насаживает меня на себя — даёт привыкнуть к размеру. Но я расслабляю горло, дышу носом часто и поверхностно, потому что хочу этого не меньше Крымского. — Блядь, охуенно.

Он матерится, но разве сейчас это важно? И его грязные слова — они… заводят. Не знаю, может быть, я и извращенка, но я принимаю Крымского так глубоко, как только могу. Посасываю, облизываю, растягиваю наше удовольствие, а член пульсирует так ощутимо и так волнующе, что я не могу сдержать стона. Он приглушённый, хриплый, а Артур находит какой-то новый угол, двигается жадно, мощно, но… осторожно. Он бережёт меня, понимаете? Это как-то дико и до слёз прекрасно.

— Я уже, мать его, ох, — Артур делает несколько ритмичных толчков, а у меня из глаз слёзы брызжут. Но мы уже оба на подходе, и мой оргазм, пусть и ментальный, не менее оглушительный, чем его. — Злата, ведьмы ты. С ума сойти.

Он говорит что-то ещё, изливаясь в меня, и я втягиваю в себя всё до последней капли.

— Помогло от меня избавиться? — спрашиваю, поднимаясь на ноги, но вместо ответа злой поцелуй и вкус Крымского на губах.

7 глава

Артур

За двадцать лет половой жизни у меня были разные минеты: умелые и не очень, улётные и чисто механические, но такого я не ощущал ни с кем. Не потому что Злата самая опытная — напротив, мне показалось, что для неё это было чуть ли не впервые, просто… ай, нахрен, не хочу анализировать. Да и не очень я на это способен, толкая Злату на кровать в спальне.

Она падает на спину, всё ещё наполовину одетая, с красными от возбуждения щеками и горящими животным огнём глазами.

— Дикая кошка, — я не тороплюсь присоединяться к ней, просто любуюсь каждым сантиметром её горячего тела, а член снова встаёт. Пока ещё лишь наполовину, но если постою так ещё минутку, яйца снова начнут немилосердно болеть от невыносимой переполненности. — Одного раза точно было недостаточно.

Усмехаюсь, когда её глаза округляются. Она забавная в своих реакциях на мои слова: морщит нос, кусает губы и тяжело сглатывает.

— Сними эти тряпки, — взмахиваю рукой, и Злата становится на колени и быстро избавляется от разорванного платья. — Вот так, девочка, да… ты охуенная.

Я не могу сейчас следить за словами, да и не вижу такой необходимости. У меня нет ни времени, ни желания изображать из себя романтичного принца, осыпающегося женщину лепестками роз. Я такой, какой есть — грубый и несдержанный и не вижу повода меняться.

Да и поздно в постели становиться другим, не в тридцать пять.

Злата снова раздевается для меня, и на этот раз в этом действии так много неприкрытой сексуальности, что приходится на мгновение зажмуриться и сделать глубокий вдох, чтобы хоть немного обуздать свои желания наброситься, смять, выломать и разорвать. Надо помнить, что однажды эту женщину уже пытались разрушить до основания, только не вышло.