Врата Смерти(пер. И.Иванова)
Шрифт:
Нефарий тоже встал.
— Где Кольтен? Я требую…
Дюкр схватил аристократа за шелковый шарф и притянул к себе. Нефарий испуганно засучил руками.
— Ну что, Нефарий? Как вам честное слово и милосердие Корболо Дэма? Сколько тысяч заплатили своей жизнью за доверчивость Совета знати? А сколько наших солдат погибло? Сколько виканцев осталось здесь лежать, защищая вашу шкуру?
— Отпусти меня, жалкий раб! Ничтожество! Мы еще припомним…
Глаза Дюкра застлал красный туман. Историк обеими руками сдавил дряблую шею аристократа. Нефарий выпучил глаза. Его лицо посинело.
Кто-то ударил Дюкра по голове. Кто-то с силой обхватил рукой его собственную
А потом вокруг стало темно.
ГЛАВА 17
Один из многих на тропе кровавой за голосом своим погнался.
Готовый убивать, шальной ведомый мыслью, преследовал он голос свой.
Но слышал он лишь музыку Клобука, песнь завлекающую, что тишиной зовут.
Капитана раскачивало, но морские волны были здесь ни при чем. Наливая вино в четыре щербатых бокала, он не забыл угостить и стол.
— Пока втолкуешь этим тупоголовым матросам самые простые вещи, жажда замучает. Надеюсь, закуска не заставит себя долго ждать.
Казначей Пормкваля, не считавший собравшееся общество достойным знать его имя, удивленно изогнул крашеные брови.
— Послушай, капитан, мы ведь только что ели.
— В самом деле? Тогда это объясняет беспорядок на столе, хотя беспорядок требует большего объяснения, ибо он просто ужасен.
Капитан ткнул пальцем в сторону Калама.
— Вот ты, уроженец Семиградия, скажи мне. У тебя наверняка медвежий желудок, и он переварит что угодно. Но скажи: это вообще можно есть? Говори правду! Я слышал: в Семигра-дии выращивают фрукты, чтобы поедать червей, которые в них заводятся. Тамошние жители выковыривают червяка, а яблоко выбрасывают. Верно? В этой привычке — все ваше отношение к миру. Думаю, ты не обидишься. Ведь мы здесь все — друзья… Так о чем мы говорили?
Салк Элан взял протянутый бокал и, прежде чем отхлебнуть, осторожно понюхал содержимое.
— Меня удивляет, капитан, что наш уважаемый казначей не перестает донимать вас своими жалобами.
— Да ну? — Капитан перегнулся через стол и вперился глазами в казначея. — Жалобы? На моем корабле? Вы должны были изложить их мне в кондицифи… конфициди… в общем, наедине.
— Что я и делал. Неоднократно, — усмехнулся казначей.
— А я должен их рассмотреть и, как надлежит капитану, принять надлежащие меры.
Капитан с чувством исполненного долга снова сел и откинулся на спинку стула.
— Так. О чем мы еще говорили?
Салк Элан поймал взгляд Калама и подмигнул.
— Мы обсуждали кое-какие досадные помехи, с которыми столкнемся, если два капера, преследующие нас, захотят познакомиться с нами поближе.
— Никто нас не преследует, — возразил капитан. Он залпом осушил бокал и наполнил снова.
— Просто эти каперы идут вровень с нами, что, как вы должны понимать, совсем не одно и то же.
— Согласен, капитан, — сказал Салк Элан. — Возможно, я не столь отчетливо вижу разницу.
— Вот это-то и печально.
— А ты мог бы потрудиться просветить нас, — заметил казначей.
— Как вы сказали, господин казначей? Просветиться потрудить? Замечательное предложение! Вы — необыкновенный человек!
Он с довольным лицом плюхнулся на стул.
— Им нужен ветер посильнее, — сказал Калам.
— Да,
иначе им не убыстрить ход, — согласился капитан. — Этим трусам, у которых моча цвета скверного эля, хочется выплясывать вокруг нашего корабля. Я бы предпочел встретиться с ними лицом к лицу, а они шныряют и уворачиваются, как нашкодившие псы.Он вдруг пристально поглядел на Калама.
— Поэтому мы застигнем их врасплох. Мы сами атакуем их на рассвете! Резкий поворот против ветра. По-морскому — оверштаг. Матросам — подготовиться к высадке на борт вражеского судна! Я больше не допущу ни одной жалобы касательно «Затычки». Если я услышу хоть какое-нибудь недовольное блеяние, я самолично оттяпаю этому «ягненку» палец. Если не замолчит — второй, и так далее. И все пальцы приколочу к палубе. Тук-тук!
Калам закрыл глаза. Вот уже четыре дня, как их корабль простился с эскортом и шел на попутном ветре, делая по шесть узлов в час. В дополнение к имеющимся парусам матросы натянули все куски парусины, какие имелись на «Затычке». Стонали снасти, угрожающе скрипели переборки, однако оторваться от двух пиратских судов не удавалось. Они по-прежнему крутились вокруг «Затычки».
«И этот безумец собрался брать пиратов на абордаж! — Как ты сказал? Атакуем? — испуганно переспросил казначей. — Я же запретил любые неразумные действия!
Капитан, осоловело моргая, повернулся к казначею.
— Это почему? — тихо спросил он. — Как говорят, зеркальце потускнело, и его надо хорошенько протереть… Сегодня ночью. Они этого никак не ожидают.
С самого начала плавания Калам почти все время проводил у себя в каюте, появляясь на палубе лишь в предрассветный час. Ел он на камбузе вместе с командой, что также сокращало число неожиданных встреч с Салком Эланом и казначеем. Но этим вечером капитан настоятельно потребовал, чтобы Калам присоединился к их ужину. Дневное появление пиратов разожгло в нем любопытство. Ассасину захотелось узнать, как капитан ответит на откровенную угрозу, поэтому он не стал отговариваться, а принял приглашение.
Салк Элан и казначей явно заключили перемирие, ибо их пикирование больше не выходило за пределы случайно брошенных колких фраз. Оба старались говорить исключительно на обыденные темы, и чрезмерная вежливость этих разговоров показывала, что каждый держит себя в узде.
Но настоящей загадкой для Калама был сам капитан «Затычки». На камбузе ассасин стал невольным слушателем разговора между первым и вторым помощниками и понял, что капитана на судне уважают и относятся к нему со странной любовью. Так любят собаку с непредсказуемым характером. Погладь ее один раз — она завиляет хвостом; погладь второй — она оттяпает тебе руку. Капитан с удивительным проворством надевал разные маски, меняя их, когда вздумается. Он обладал своеобразным чувством юмора, которое воспринималось не сразу и поначалу изрядно раздражало. Сейчас Калам чувствовал, что слишком засиделся в обществе капитана. У него болела голова от скверного вина и от необходимости следить за витиеватостями капитанских мыслей.
И все-таки капитан затеял этот ужин не просто так. Его болтовня ни о чем преследовала четкую и вполне определенную цель. Капитан как будто одновременно говорил на двух языках: поверхностном, полном цветистого красноречия, и тайном.
«Могу поклясться: этот паяц пытается мне что-то сказать. Что-то очень важное».
Калам слышал о существовании магии, обволакивающей разум жертвы. Человек понимает: за внешними словами кроется нечто очень важное, но никак не может пробиться сквозь стену этих слов.