Времена и люди

— А план по молоку?

Отшатнувшись, Нено смотрит остекленевшими глазами и тяжело дышит. Губы побледнели, на лбу выступили крупные капли пота и не стекают, как у всех нормальных людей, а продолжают висеть, где выступили.

— Не будем себе воображать, — сказал он, хватая воздух ртом, точно рыба, выброшенная на песок. — Не будем воображать, что кто-то нам уменьшит план по молоку.

— Заменим его коровьим. Только подумать: одна средняя корова — и целое стадо овец!

Бай Тишо подходит к ним ближе.

— Не играй с огнем, Тодор. Это не так просто.

— И еще один вопрос, — не успокаивается Нено. — Как ты переубедишь кооператоров? Они знают: если есть овца, то она должна давать молоко.

— А ты слышал, что хоть где-нибудь в мире выращивают овец только ради молока, а не ради шерсти и мяса?

— Ты этого мне не говори, скажи это лучше крестьянам. Поглядим, как ты их убедишь.

— Я не собираюсь их убеждать. Только покажу им расчеты. У кого есть голова на плечах, тот поймет, а остальные… Они, чего доброго, захотят, чтоб я им землю вернул, а они бы ее обрабатывали как когда-то, с воловьей упряжкой. Повторяю: наша овца не молочная, для доения она не годится.

Дом деда Методия приютился в укрытой от ветра круглой ложбинке. Окна его, как у большинства старых домов, маленькие, с деревянными решетками. Лес доходит до самого сарая, где хранится солома, а за сараем тянется фруктовый сад. Бай Тишо объясняет, что это единственное место в районе, где еще пользуются керосиновой лампой.

Методий славится пчелиным медом, крепкой сливовицей и красивыми невестками. Это кроткий старичок с младенчески чистым лицом. Все у него мужское — и борода, и лысина, и скулы, и руки, но все в уменьшенном виде. От слов его, умных, добрых, веет спокойствием и мудростью. Собеседника он слушает внимательно и лишь в нескольких точных словах выражает то, что требуется.

— А почему ты не сделал террасами свой огород, как несколько лет назад делали все в хозяйстве? Очень у тебя крутой склон… — говорит Сивриев, незаметно подмигивая Нено.

— Да чтобы я носил сюда дикую землю сверху?! Что же на ней завяжется? Пускай даже и завяжется — однако вырастет ли? А так дерево знает: ровно тут и круто… точно как мать его научила. Только мне не больно-то уж хорошо, одряхлел. Пока сидишь наверху — еще бог с ним, а приспичит вниз спуститься — ох, мука мученическая.

— Так ты, дед, все больше наверху? — спрашивает весело Нено.

— Скажи лучше, все внизу. До поры кажется, что наверху, сынок, а после оказывается, самая-то почва — внизу, только внизу. Только внизу, — повторяет старик и кашляет, деликатно прикрывая рот кулачком.

Входит одна из невесток, женщина лет двадцати семи — двадцати восьми, с лицом крестьянской мадонны. Бай Тишо она целует почтительно руку, с Нено и Ангелом непринужденно здоровается за руку.

— А это, Елена, — говорит Нено, показывая на Сивриева, — наш главный агроном. Ты, может быть, еще не слышала о нем.

— Знаю, слышала. Мы ведь здесь одни, на отшибе-то, вот и слушаем, где да что. Питаемся новостями с чужого стола, а сами думаем, что живем.

Она подмигивает весело (глаза у нее карие, большие) и исчезает за дверью, гибкая, как лань.

Немного погодя входит другая невестка — в одной руке у нее поднос, в другой оплетенная бутыль. Расставляя рюмки на столе, молодая женщина то и дело поглядывает на гостей: дескать, вот я какая ловкая, и руки-то какие у меня белые, даром что простая крестьянка.

Откуда у нее это, думает Сивриев, кто научил ее, как себя вести, чтобы нравиться? И вспоминает вдруг слова старика о дереве: «Как мать его научила!..»

— А у наших мужчин время в хождении проходит: то в Югне, то обратно. Пу-у-у-тешествуют себе, а мы тут сохнем, молодые, да гоняем диких свиней, чтоб не рыли картошку, а сами завидуем им, что хряк-то всегда при них, не то что мы — кукуем одни-одинешеньки. Вот и сегодня опять мой не придет, план квартальный должен выполнить. Когда я слышала, что говорят о товарище Сивриеве…

— Еленка, — тихо окликнул ее хозяин, — принеси медку да иди набери черешен. Поди, сношенька. У нас черешня поздняя, — объясняет старец. — Поэтому она породистая, и вкус у ней особенный. Вот и попробуете.

— Ангел, — обращается Елена к шоферу, — возьми-ка лестницу, здесь она нам не нужна.

— Замётано.

— Сказали лисице, а она — хвосту своему, — усмехается хозяин. — Такие они, Тишо, нынешние-то молодые.

Тодор Сивриев сидит, словно прикованный к столу. От одной только мысли, что смущение его бросается в глаза, он застывает еще больше. Ему нравится невестка старика Методия. Такая непосредственная, думает он. Похожа на деревце-дичок, скрывающее ароматные свои плоды в густых зарослях, недоступных человеческому глазу.

Закусив, бай Тишо и старик Методий выходят посмотреть фруктовый сад, а Нено и Сивриев продолжают наслаждаться чудесной сливовицей. Когда они остаются вдвоем, Сивриев спрашивает, вспомнив совет Симо Голубова, согласится ли старичок продать ему ракии.

— Голубов тебя не обманул, дед Методий и вправду делает самую лучшую здесь ракию. Но не думаю, что он тебе сейчас ее продаст.

— Почему?

— Потому что мы сейчас для него гости.

— Тебе так кажется.

Нено прищелкивает языком.

— Не понимаю, откуда взялось у тебя это неприятие, неверие, отрицание добродетели? Будто не человек ты, а электронная машина. Где ты такой уродился, черт тебя возьми.

— Там же, где и ты.

Сивриев протягивает руку к тонко нарезанным кусочкам брынзы, обильно посыпанным красным перцем, и ждет, что ответит секретарь. У обоих блестят глаза от выпитой ракии.

Кто знает, какой оборот принял бы их разговор, если бы не вернулась Елена.

— Ешьте сало с хлебом, не то ракия вас свалит, — говорит она, ставя на стол тарелку с салом.

Главный агроном видит сквозь маленькие оконца, в золотой их рамке, деда Методия и председателя, присевших под яблоней, говорящих о чем-то оживленно… Когда Сивриев оборачивается к столу, он вдруг замечает неподвижный, пристальный взгляд Елены. Нисколько не смутившись от того, что застигнута врасплох, она продолжает разговор о своей бабушке Ленке, которая убаюкивала ее некогда сказками, об украденных деревенских девушках и о мужчинах, за которыми охотились, точно за оленями в долинах, поджигали их имущество, выливали на землю ракию из бочек.