Времена и люди

Полоска огражденского леса, врезанная в четырехугольную рамку окна, уныла и в утренние часы, и в дневные, и в вечерние; единственное, что привлекает внимание, — двор и видимая часть улицы, где время от времени мелькнет прохожий. Вот появился щуплый, невысокого роста человек, толкнул калитку, оглядев двор, направился к дому.

Крестьянин вошел, не постучавшись, у порога почтительно снял старую шапку, вполне соответствующую его изношенному плащу.

— Бай Тишо, хоть ты повлияй на этого хапугу! Не срамил бы село, а то он меня доведет, сам не знаю, что с ним сделаю.

И он стал рассказывать, как Илия, этот «хапуга из хапуг», обходит дворы в Югне, и не только в Югне, уговаривая людей требовать землю под частные огороды. Будоражит людей, настраивает против местных властей — они, дескать, не радеют о народе. Список составил и собирает подписи.

— Что тебе жук-короед: пилит-пилит, пилит-пилит! — возмущался крестьянин. — Кто послабже, поддается ведь искушению-то! Дошел у него черед и до меня, прямо в дом ввалился. Подождал, пока вдвоем с ним останемся, и начал меня накручивать: какая, значит, будет мне прибавка, если мне землю дадут под овощи, как в других, дескать, хозяйствах. Там, говорит, уже нарезают землю от кооперативной, а дальше — легче. Дальше сам не зевай, у кого какая голова, какие руки. Можно, говорит, не обязательно овощи в свое хозяйство сдавать. Нет такого закона, я, говорит, узнавал. Можно хоть с объединением торговых предприятий договор заключить. А если и есть закон, так закон — что дышло: куда повернешь, туда и вышло. Вырвемся и мы на свободу! И подсовывает мне, хапуга бессовестный, лист: гляди-ка, сколько уже подписались, не зря хожу. Наберется побольше подписей, в конверт — и наверх! Выгнал я его, а потом спохватился. Надо было бы взять у него лист с фамилиями-то да отдать в партком. Там бы вы и таких обнаружили, которых за своих считаете, которые даже в правлении заседают. Да уж, что прошло, не вернешь.

Бай Тишо все подталкивал локтем подушку под спину, чтобы приподняться, а она не подсовывалась. Заметив это, крестьянин взялся помогать.

— Ноги, что ли, не держат?

— Да нет, мотор…

— То-то, я смотрю, вид у тебя неважный, да и растолстел вроде…

— И что?

— Это всегда сказывается. Возьми собаку: чуть подразжиреет, сломя голову носиться начинает, чтоб жир согнать, чтоб лишнего весу на себе не таскать.

— Болезнь не из-за полноты, Любен. Я еще полнее бывал. Износился, брат ты мой, износился. Каждый день, каждый час что-то уходит из тебя. Поначалу не ощущаешь… Ведь и поврежденные часы тикают. Они тикают, а ты воображаешь себе, что они правильно идут. И уж только когда… Спасибо тебе, теперь хорошо. — Он удовлетворенно откинулся на высоко поднятую подушку. — Когда останавливаться начинают, картина ясной становится… да поздно. Поздно уже о поправке говорить, да и не станешь прежним-то. Так-то… А ты теперь мне все снова расскажи — так расскажи, чтоб я понял. Эта история с овощами, с частными владениями, как ты говоришь, для меня потемки.

Любен рассказал всю историю сначала и, резким движением нахлобучив шапку, поднялся. Бай Тишо с удивлением открыл для себя, что человек этот вовсе не такой уж невзрачный мужичонка, каким он его всегда считал. В его тощенькой, слабоватой на вид фигуре было что-то задиристое, воинственное. На передовой такие рвутся в бой, а во время затишья ищут повод, с кем бы сцепиться. Знал он одного такого на фронте… на немецкой мине подорвался, у него на глазах…

— Я, ни с кем не говоря, прямо к тебе, — уже в дверях сказал крестьянин. — Осадите хапугу, чтоб не баламутил людей, иначе я за себя не отвечаю. Сегодня ему сошло с рук, завтра не сойдет. Предупреждаю.

Как вошел, не поздоровавшись, так и ушел, не попрощавшись. Ботинки его застучали по лестнице, и только тогда бай Тишо сообразил, что надо было поручить ему найти Маряна Генкова. Открыв окошко, он высунулся и, окликнув крестьянина, сказал, чтобы тот позвал к нему партийного секретаря.

После резких движений — открыл окно, закрыл окно — силы совсем оставили бай Тишо. Он откинулся на подушку и начал медленно растирать левую сторону груди. Таким и застал его секретарь: безвольно откинутая назад голова, рука на сердце. Флегматичный на вид Марян прямо-таки бросился к постели. Бай Тишо заметил ужас в его глазах, и с губ чуть не сорвалось: «Не торопись списывать!», но вместо этого он только кивком головы предложил сесть.

— Испугал ты меня, — признался секретарь.

— Чтобы не пугаться, не думай о плохом, думай о хорошем.

— Оно так. Чего звал? Случилось что?

— Случилось! Только не у меня — у вас! Теперь я буду спрашивать, ты — отвечать. Скажи: жив еще бай Тишо?

— Что за вопрос?

— Отвечай!

Располневшие щеки бай Тишо порозовели.

— Так как? Жив бай Тишо или нет? Или уже вычеркнули его из партийного комитета?

— Понял. И я тебе отвечу… серьезно. Кричать — не разговор. Если я в чем ошибся… чего не доглядел — скажи, слушаю. А то какие-то, извини, головоломки… И так две недели никакого роздыху. Прямо хоть телеграмму Сивриеву посылай, пусть возвращается… Одному эту кашу не расхлебать.

Вот и карты раскрываются.

— Каша, говоришь. О ней-то и речь. Какую кашу вы там заварили за моей спиной? Не посоветовавшись… Снова Сивриев?

— Оба, — сник Марян, — он и я.

Нет, нет, Марян на такое неспособен. Это опять тот. Но на этот раз ему придется отвечать головой.

— Моя ответственность не меньше, — продолжал секретарь, — и я не собираюсь голову под крыло прятать.

— Благородно! Браво! Но повторяю: не могу поверить, что ты…

Славка как-то спросила: что за человек Марян? Ленивый — вроде нет, плохой — нет, карьерист — нет, на бюрократа тоже не похож. Какой он? Он ничего не ответил ей. Ему и самому Марян был тогда неясен. Если б она спросила сейчас, он бы сказал с чистой совестью: Марян Генков — коммунист. Коммунист, который честно служит партии и не бежит от ответственности. Он никогда не делил людей на коммунистов и не коммунистов. Ценил каждого по своей мерке: служит ли народу, всем ли сердцем служит, предан ли делу партии. И вдруг «коммунист»! Нет, это не случайно. Это точное определение. Именно таков Марян Генков.

Он рассказал о посещении Любена. Марян слушал, опустив голову.

Да, он чувствует, что что-то не в порядке… Дело вроде бы идет, а вперед не движется… Но почему к нему самому никто не пришел, не предупредил о том, что Илия втихомолку затеял? С тех пор как председатель уехал в отпуск, он, Марян, все время ездит по селам, проводит собрания, постоянно среди людей. На собраниях крестьяне соглашаются, что дополнительные участки приведут к неразберихе, к раздвоению сознания, но на следующий же день начинают знакомую песню: «Хотим как в других хозяйствах». Да, он чувствовал, что по пятам за ним идет враждебная темная сила и рушит все, что он создал, потратив столько труда и нервов, но относил это на счет своей неспособности убеждать.

Он не знал, а Сивриев и сейчас не знает, о существовании вполне реальной силы, о том, что говорят люди при закрытых дверях и что кто в шутку, а кто и всерьез называют Илию «борцом за новую правду». Обстоятельства к тому же сложились для Илии сверхблагоприятно. Сивриев — самый ярый его противник — в отпуске, Голубов каждый вечер в городе, а Марян то проводит собрания, утихомиривая вновь вспыхивающие частнособственнические порывы, то встречает и провожает делегации, которых стало особенно много после того, как хозяйство вышло в передовые…

Они условились с тетей Славкой не говорить бай Тишо о совещании в округе, но теперь уже бесполезно скрывать. Марян рассказал о совещании, о конфронтации против Сивриева, о том, что они предприняли и собираются дальше предпринимать здесь, в Югне.

— Почему меня на совещание не пригласили? Или я уже не член пленума окружкома? Или и там меня списали, как и вы…

— Никто тебя не списывал. Тебе даже прислали специально приглашение. Но тетя Славка попросила не говорить тебе. Приглашение у нее… может еще сохранилось.

Марян поднялся, прошелся по комнате, снова сел.

— Сейчас, пожалуй, самое важное — Илия Чамов. И чего ему не хватает? А, бай Тишо?

— Чего не хватает? Ты сначала мне ответь, что вы собираетесь предпринимать?

— Административные меры применить опасно. Нажалуется наверх — нам же боком выйдет…

— Я вот что решил. Позову сюда и прочищу ему мозги хорошенько, хороше-е-нько! Я лицо не должностное, так что если и напишет наверх, то пусть со мной лично разбираются.

Его предложение «прочистить мозги» Илии не родилось спонтанно, оно было глубоко обдуманным решением. Все время, пока он ждал Маряна, он думал об одном: что можно сделать, чтобы Илия прекратил закулисную возню, так сделать, чтобы их не обвинили в зажиме свободы слова и демократии. Главное — нужно пресечь пересуды, успокоить нездоровые страсти, а потом уже решать, что правильнее: сделать так, как в других хозяйствах округа, пли так, как предлагают Сивриев и Генков.