Времени нет

Если ты адвокат, используй профессиональные навыки убеждения. Охранник прищурился, стараясь в полной мере осознать услышанное, и протянул руку к визитке. Спрятать ее в карман он не успел — позади появился белобородый старик в жилетке, от чьих глаз не скрылось движение охранника.

— Это что, взятка? — поинтересовался он довольно миролюбиво, но беспалого как током ударило.

— Это только визитка, — охранник так энергично протянул доказательство старику, что краешек карты задел назад кончик бороды. — Я сказал им, что сегодня вход на стадион ограничен.

Старик даже не взглянул на визитку, — вероятно, решил, что инцидент исчерпан. Охранник вернул мне кусок картона — мол, сделка не удалась. Что ж, поскольку отступать я не собирался, следующий шаг поговорить с начальником охраны.

Но это не пригодилось. Старик в жилетке вернулся и навис над Орестом.

— Друг, мы же виделись пару дней назад, я ничего не напутал? Прости, забыл твое имя.

Лицо Ореста засияло — это невозможно сыграть. Так выглядят блики светлых воспоминаний.

— Орест. А вы директор стадиона?

Белобородый протянул ему руку.

— Очаровательный вечер выдался, Орест. В моем возрасте ценишь такое втрое сильнее. Если ты ищешь Крепкого, он уже здесь, как только видел его у сцены.

А мальчишка, оказывается, имеет связи!

Беспалый охранник покорно и даже с некоторым облегчением пропустил нас через дверь и сразу же забыл о нашем существовании, сосредоточил внимание на девушках, которые и не думали заканчивать свой щебет.

Орест не ждал меня (иначе не избежал бы расспросов о круге его знакомств) и сразу помчался искать солиста «Времени нет» — если, конечно, речь шла не об однофамильце известного на всю страну Олеся Крепкого.

Я не смог вспомнить, сколько лет назад был на Олимпийском в последний раз.

Это произошло уже после капитальной реконструкции, готовившей стадион к Чемпионату Европы по футболу. Случайное решение, случайный матч. Я не смог даже вспомнить, какие команды играли: не определившись, за кого болеть, я просидел матч, болея просто за хороший футбол. Но тогда, поднимаясь на свой ряд, я не испытывал такого трепета, как сейчас, — я, собственно, проходил через внутренность стадиона на футбольном поле. Казалось, кто-то вот-вот ухватит меня за локоть и пригрозит пальцем — мол, дальше можно только избранным, а вас просим на выход.

Но за локоть никто меня не схватил. И вот стальные ворота — позади, под ногами — расчерчена на полосы красная беговая дорожка, над головой — сотни прозрачных куполов крыши, за плечами — прямоугольные пятна голубых, кремовых и янтарных кресел (в одном из них сегодня вечером будет сидеть Капитан), и — как на ладони — зеленое поле, рядом с которым соорудили сцену и одели ее в черное и желтое.

Ну что ж. Я крепко схватил руль, одну ногу закрепил на самокате, другой оттолкнулся.

Самокат уехал из-под меня, и я остался сидеть на дорожке из резиновой крошки и полиуретана.

Я отряхнул штаны и снова стал на самокат.

В этот раз мне удалось проехать несколько метров, но потом он снова улетел вперед сам. Правда, теперь мне, хоть и чуть-чуть, но удалось удержаться на ногах.

Не страшно. Я снова схватил руль.

— Это как игра на семиструнной гитаре — не так просто, как кажется, — Орест лихо затормозил рядом с мужчиной, который и на однострунной не смог бы.

— Это как нормы Конституции, — парировал я, но поняв, что мальчика этим не поразил, умолк. Наверное, у него еще не было уроков правоведения.

— Я покажу, как надо. Попытайтесь стать, как я. Нет! Ногу ставьте не на конец, а наоборот, поближе к рулю. Не отклоняйтесь назад!

У каждого человека свой кувшин терпения, но у учителей он должен быть очень объемным. Орест не уставал повторять, чтобы я не отклонялся назад, а я все пытался вытолкать самокат из-под себя.

Руки временами дрожали, как у запойного пьяницы, желающего устоять на ногах ухватившись за штурвал, — впрочем, мне это чувство было хорошо знакомо. Стремясь удержать равновесие, я чуть не сбил бегуна и раз пять чуть не свалился на самого Ореста.

Когда он решил, что я уже достаточно хорошо справляюсь с равновесием, мы перешли ко второму этапу — к поворотам. На стадионе они достаточно плавные, поэтому эту часть науки мы одолели гораздо быстрее.

Наконец Орест заключил, что пожилой ученик готов ездить самостоятельно, и стал на самокат рядом со мной. Возможно, я был бы неплохим курьером по доставке пищи, чтобы за мое обучение взялся Орест. Движение мы начали осторожно — так что бегун, уже знакомый с моими попытками приручить этот транспорт, поравнявшись с нами, поднял большой палец.

— Еще немного, и папа станет безопасным для других, — сказал он Оресту.

Парень кивнул, и на миг все это стало правдой. Ведь иногда все, что нужно для того, чтобы иллюзия стала правдой, — это вера одного человека.

Что происходит, когда ветер бьет в лицо, рассекает грудь и проводит гребнем по волосам? Он развевает страх, что ты просто не услышал зову Несостоявшегося. И вырвавшись из скорлупы, ты летишь как птенец, который впервые выпрыгнул из гнезда навстречу бескрайнему миру. Как пилот, которому перед пенсией в последний раз в жизни разрешили сесть за штурвал родного истребителя. Как акрофоб, который во сне сорвался с горы и только в полете понял, зачем нужна высота.

Оказывается, лететь, не думая о Несостоявшемся — это так просто.

Может, поэтому раньше судьба мешала мне встать на самокат? — Она знала, настолько важным станет тот ветер, что я почувствую здесь, рядом с мальчишкой, который в чьих-то глазах оказался моим сыном.

Стадион размером с Одесскую область сузился до размера морской раковины — и я мог, как маленький мальчик, водить пальцем по ее краям.

И, не в силах сдержать восторг, вырывавшийся из меня, я закричал.

В конце концов для этого крика в городах и существуют оазисы, которые называют стадионами.

Орест оказался не из тех детей, кого может смутить детство взрослого. Не сбавляя хода своего самоката и двигаясь заподлицо со мной, он влил свой крик в мой.

Двое сумасшедших, кричащих и летящих расчерченными дорожками.

Двое птенцов, выпрыгнувших из гнезда.

Такой крик — это иллюзия. Кажется, он всегда с тобой, но на самом деле ты вынимаешь его не чаще, чем покупаешь новую машину. Я сейчас не о крике ненависти, не о крике боли. Я о том, который, раздвигая ребра, позволяет увидеть душу. О настоящем крике. О крике свободы.