Временные трудности 2

— Что мне известно? — наигранно удивился Коргин.

Юля, круто развернувшись, заспешила к их автомобилю. Машина с Егором уже тронулась с места.

Они спешно загрузились и двинулись следом. Едущая впереди машина не делала никаких попыток оторваться и вскоре въехала во двор одного очень известного здания на Лубянской площади. Их автомобиль задержали на въезде под предлогом проверки документов и когда, наконец, пропустили, то ни Егора, ни сопровождавшей его троицы уже нигде не было видно. Юля выматерилась и с силой захлопнула дверцу своей машины.

— Что думаешь делать? — бесстрастно поинтересовался Коргин.

— Надо выяснить, чё за беспредел. С каких дел пацана опять приняли? Он тут чуть Богу душу не отдал, а они опять за своё…

— Я позвоню Максимову — он наверняка в курсе, — предложил капитан, — А ты пока успокойся, покури тут. Я сейчас вернусь.

— Да я спокойна, — недовольно ответила Юля, доставая папиросы, — Ты поговори с майором — пусть тоже впрягается.

Коргин вернулся минут через пять. На вопросительный взгляд Юли пояснил.

— Максимов в курсе. Это приказ с самого верха. Нам приказано не вмешиваться и возвращаться на базу.

— В чем дело?

— Он не знает подробностей. Или говорит, что не знает… Поехали.

— Я не поеду. Попробую к Меркулову попасть — может он просветит, что тут за дела. А если нет, то к Берии пойду.

— Ага. Так тебя к нему и пустили. Юля, я тебя прошу, держи себя в руках. Я ведь понял, что ты на аэродроме хотела устроить. Как бы мы это сейчас объясняли?

— Я, если честно, уже жалею, что тебя послушала. Надо было у этих гавриков стволы отобрать и ехать сюда разбираться.

— Думаешь это что-нибудь изменило бы? — тяжело вздохнул Коргин, — Мне кажется, на этом этапе ты ему ничем не поможешь…

— Посмотрим. В любом случае, нужно выяснить в чём его обвиняют.

— Да обвинят в чём угодно. Это ведь повод, а не причина.

— А ты уверен, что знаешь причину?

— А ты вспомни его слова. Думала это оставят безнаказанным?

— Да мы нормально расстались тогда. Товарищ Сталин наделил Егора полномочиями и даже поблагодарил нас на прощание. Может Егор кого-то не того освободил?

Коргин оглянулся по сторонам и тихо сказал:

— Я тебе точно говорю — это приказ Хозяина. И все твои потуги бессмысленны и даже самоубийственны. Ты ему уже ничем не поможешь — он сам виноват. За языком нужно было следить.

— Да он малолетка ещё. Дитя неразумное. Ему мозги промыли, вот его и поволокло по бездорожью… — Юля не договорила и обреченно махнула рукой.

— Юрий Андреевич, — неожиданно сказал Коргин, — А чё это ты так за него беспокоишься? Я так понимаю, что вы только здесь познакомились, а до этого были по разные стороны баррикад?

— Он достойный пацан. И мне с ним хавать не западло. Я вообще раньше считал, что таких не бывает… У нас там совсем другая жизнь — долго рассказывать — там совсем другие цели и ориентиры, да и ценности совсем другие. И такие, как он, скорее исключение из правил. Слышал бы ты, как он меня агитировал…

— Да знаю я, — вздохнув сказал капитан.

— Откуда?

Коргин вновь оглянулся по сторонам, но поблизости никого не было.

— Вы, когда в Москву прилетели, я много с вами работал. Гипноз, в основном.

— Очень интересно, — протянула Юля и уставилась на него, ожидая продолжения.

— Нет. Не очень интересно. Скорее печально, — тихо сказал Коргин и словно в своё оправдание пояснил, — Надо же было понять, что вы за птицы такие.

— Я не в претензии. Это понятно и объяснимо. Меня сейчас больше судьба Егора заботит.

— Хочешь совет? Оставь всё, как есть. Начнешь сейчас дергаться — только хуже сделаешь. Твоя смерть ничего не изменит.

— Да пошел ты с такими советами, товарищ капитан.

— Как знаешь. Я тебя предупредил. Только ты сперва о последствиях подумай и варианты просчитай. Вероятность оказаться на его месте очень велика. А из соседней камеры помогать Егору будет весьма затруднительно.

Юля пристально посмотрела на Коргина долгим внимательным взглядом словно пытаясь проникнуть в его мысли и неожиданно улыбнулась.

— Ладно, разберёмся. Поехали, Никита Александрович.

Москва.

Истёртые тысячами ног, бетонные ступени с множеством мелких и крупных сколов, тяжеленые металлические двери, тесные лестничные клетки, затянутые со всех сторон в мелкую сетку, и бесконечные коридоры, насквозь пропитанные зловонным запахом, а ещё ужасом и безнадёжным, обречённым отчаянием — это всё было таким привычным и знакомым. Внутренняя тюрьма НКВД. За последний месяц Егору приходилось бывать здесь очень много раз. Он даже ночевал тут как-то, прямо в кабинете, заработавшись и потеряв чувство времени.

Но тогда всё было по-другому. Тогда он, лейтенант госбезопасности, наделённый самыми широкими полномочиями, мог в любой момент покинуть это страшное мрачное здание. Именно возможность беспрепятственно выйти отсюда и была той привилегией, которую он по-настоящему смог оценить только сейчас.

Теперь с этим были большие проблемы. Никто его так просто не отпустит. И то, что ему удалось несколько дней назад выйти отсюда, проведя в камере всего лишь одну ночь, сейчас казалось каким-то странным недоразумением.

Массивная железная дверь камеры громко лязгнула металлом за его спиной, противно скрипнул ключ, приводя в движение древний механизм замка и глухие, почти не различимые, звуки удалявшихся шагов постепенно стихли.

Егор осмотрелся. В точно такой же камере он недавно уже провел несколько полных тягостных раздумий часов. И вот опять… Но в это раз скучать ему не позволили. Не прошло и получаса с тех пор, как он переступил порог своей камеры, и вот он уже сидит на привинченном к полу табурете в комнате для допросов и даёт показания.

На свет Божий извлекли старую, ещё львовскую, историю с нападением на отделение милиции и побегом из-под стражи. Военюрист второго ранга с интересной фамилией Болтун, судя по всему, был проинструктирован и скользких тем избегал. Да и вообще, весь этот допрос был скорее для проформы. Так, театр одного актёра и не более того. Егор прекрасно понимал, что от него уже ничего не зависит, поэтому, насколько смог, самоустранился от участия в этом спектакле. Болтун не возражал. Он быстро заполнил необходимые бумаги, откашлялся, и тихим монотонным голосом предъявил Егору обвинение по статьям 58–8, 59–3, 73–1.