Время бросать камни
Шрифт:
Он оглядывался со все более тревожным чувством. Невидимые враждебные силы, казалось, окружали его. Пугал каждый шорох.
Один против всего, что тут скрывается! Митя повернул назад. Казалось, что из-за каждого дерева кто-то наблюдает за ним, что-то косматое шевелится в кустах, готовясь выйти на дорогу, и впереди его подстерегают новые опасности. Такого страха он еще не испытывал. А главное — один, один…
Он пробирался к балагану, но сомневался — туда ли ведут его ноги? Разве он проходил мимо этой поваленной давней бурей старой сосны, с которой клочьями слезла кора? Откуда появились три безобразные кривые березы, с сухими сучьями, словно длинные когти дерущихся безобразных птиц? Та ли это дорога? Может, нечистая сила ведет его совсем в другую сторону? Кажется,
Когда Митя вышел к балагану, первой его увидела мать. Она пристально всмотрелась в сына.
— Что с тобой, Митя?
Он ничего не ответил, у него дрожали губы.
— Ты чего испугался? — опять спросила Анна Семеновна.
Он только молча прижался к ней.
— Успокойся, — сказала она, и ее ласковая рука, снимая все недавние страхи, легла на его голову. — Поди приляг… Заблудился и испугался?
Как она догадалась?
Многое потом забылось, многое стерлось в памяти, а тот день в лесу сохранился в сердце. Долгие годы спустя он как-то в письме матери написал:
«Я не мог ходить по лесу один, даже когда сделался большим… Меня всегда пугала тишина и разыгрывалось воображение до слез».
Раннее детство Мити проходило в среде близких поселковых ребятишек. Среди них были дети заводских служащих и дети мастеровых. Он бегал с ними по всему Висиму, ничем почти не отличимый от них и одетый не лучше своих босоногих приятелей. Уходил с ними в леса по ягоды, грибы, на дальние и близкие рыбалки. Участвовал в набегах на огороды. Общительный мальчик устраивал всякие шалости, проказил, как и все. Были и особенно сердечные друзья детских игр и забав, вроде «неразлучного друга» Кости Рябова, сына запасчика, ведавшего амбарами с хлебом, овсом и хозяйственными материалами: сальными свечами, веревками, кожами; Коли Дюкова, Миши Зайцева и других. Даже покинув Висим, живя в Москве и Петербурге, Дмитрий Наркисович в письмах не раз вспоминал друзей детства, рано уходивших из жизни.
Разница между Митей и его висимскими сверстниками была в домашнем быте и воспитании. Мир семьи Маминых резко выделялся среди других в поселке. Отец — высокочтимый всеми прихожанами, мать, духовно близкая мужу, горячо ею любимому. В детях своих супруги видели основу счастья семейной жизни и желали им лучшей судьбы. Это лучшее рисовалось прежде всего в высоких нравственных качествах, в образованности.
4
Недалеко от дома Маминых, только широкую площадь перейти, стояло высокое деревянное здание конторы, а за ним другое, которое носило название «машинной» и было ненавидимо висимцами. Туда сажали всех провинившихся, даже женщин. Здесь же совершались наказания кнутами и розгами. В такие дни вопли истязуемых были слышны на улице. Митя знал и дом за рекой, в котором жил Демьян, приводивший в исполнение приговоры. Мальчик опасливо пробегал мимо этого дома, но однажды увидел его владельца. Это был рослый мрачный мужик с густой рыжеватой бородой, в синей враспояску рубахе. Он шел с топором, и Митя вообразил — кому-то рубить голову.
Некоторых провинившихся после тяжкого наказания, случалось, увозили, прикованными к телеге, в Верхотурский острог или отправляли на каторгу, и они навсегда исчезали из Висима. Бывало, что из «машинной» убегали и скрывались в глухих лесах на Чусовой или дальше на севере; беглецы становились разбойниками, мстившими заводскому начальству, никого не пропускавшими на дорогах.
О них много говорили в поселке. Не говорили — шептали, шептались. Приходили к Анне Семеновне женщины и рассказывали, иногда плакали. Митя слушал, и в его воображении рисовались картины жизни разбойников, одна ярче и страшнее другой.
Года за четыре до объявления «воли», Мите было шесть лет, он впервые сбегал к «машинной» посмотреть на знаменитого заводского разбойника Федьку Черных,
находившегося до того десять лет в бегах, совершившего, по рассказам взрослых, немало злодейств.Через маленькое оконце в толстой двери мальчишки заглянули в узкую каморку. Митя даже огорчился, когда увидел простого мужика в кумачной выцветшей рубахе и штопаных плисовых шароварах. Лицо самое обыкновенное, с самой обыкновенной русой бородой. Как же так? Неужели знаменитый разбойник ничем не отличается от других мужиков?
Федька Черных, услышав шум, приподнялся и сел на лавке, гремя железом. Он был закован в ручные и ножные кандалы.
— Кто там? — глухо спросил он. — Што надо?
Мальчишкам стало страшно, и они припустились бежать от «машинной».
Дома Митя не мог удержаться от расспросов.
— Правда, Федька Черных разбойник?
— Какой разбойник, — сказала Анна Семеновна. — Несчастный человек, вот кто он. От «красной шапки» бежал, от солдатчины на двадцать пять лет. Где-то скрывался, а все же его изловили. — Она строго посмотрела на сына. — Никак к «машинной» бегал? Вот уж не след… Больше этого не делай.
Накрапывал дождь, осенние тучи низко нависали над поселком, заводскими приземистыми строениями, словно ушедшими в землю. Утро не утро.
Они с отцом вошли в заводские ворота и сразу попали в особый мир, где и воздух был совсем другой, чем в поселке, чем-то очень близкий к самоварному или запаху костра, залитого водой.
Митя, болтавший про огород, на котором прошлой ночью шастал кто-то чужой и вытоптал тот уголок, где была высажена репа, вдруг замолчал.
Горький этот запах, от которого начинало першить в горле, стал особенно крепким, к нему прибавилась еще и духота, когда через небольшую дверку они вошли в первое же темное здание. Во тьме дальнего угла что-то ослепительно сверкало, грохотало, слышался ровный шум воды.
Отец шел впереди и вел за собой Митю в глубину таинственного заводского мира.
— День добрый, отец Наркис! — почтительно здоровались с отцом встречавшиеся рабочие. — С сыночком к нам… Пусть взглянет малец… А то и в помощники к нам отдайте…
Митя вцепился в отца.
Неподалеку несколько человек протащили увесистую чушку раскаленного металла, установили ее, и тотчас по ней с силой начал бить молот. Затряслась земля под ногами. Искры разлетались во все стороны, взвихриваясь даже под потолок. Рабочие, в кожаных фартуках, закрывавших их по грудь, с расстегнутыми воротами темных рубах, ворочали с боку на бок чушку, сердито фыркавшую огнем. Лица рабочих блестели от пота, сверкали глаза. Митя даже издалека чувствовал, как всего его опаляет иссушающим жаром металла. Струйки пота начали заливать глаза.
Они постояли тут некоторое время и двинулись дальше, выйдя через калитку других ворот на улицу. Митя глубоко вдохнул сырой воздух и, сняв фуражку, вытер мокрый лоб.
— Припекло? — спросил добродушно отец и усмехнулся. — Они в такой духоте четырнадцать часов. А то и больше…
В другом здании, таком же темном, с таким же полыханием огней, но более дымном, мастеровые возились с большим раскаленным листом железа. Здесь тоже что-то ухало так сильно, что вздрагивала под ногами земля. Так же журчала неумолчно вода. Вокруг суетилось множество людей. Лица их были странными в розовом тревожном озарении, и все это напоминало сказки о подземных царствах гномов.
Митя оторопело следил за ловкими движениями рабочих. Вот они какие! Казалось, люди просто заняты игрой с раскаленным листом, игрой увлекательной, требующей такого внимания, что им некогда даже оглянуться. Он всматривался в темные лица, кажется знакомые и незнакомые. Вот куда взрослые идут ранним утром, вот чем заняты целый день. Он все смотрел и смотрел… Отец тронул его за плечо, и Митя нехотя пошел за ним по узкому проходу среди железа.
— Надо уважать всякий труд, который на пользу людям, — сказал отец на улице. — Висимские для всей России работают… Только не вспоминают заводчики про тех, кто это железо делает. Тяжело живется рабочему человеку… Он приписан к заводу, к своему владельцу. Не принадлежит себе… Многого лишен…