Время «Ч», или Хроника сбитого предпринимателя
Шрифт:
— Это ты забыл. — Не согласился Артур.
— Я — нет.
— И я — нет. Как я могу забыть?!
— И я не могу… Ну, и как ты?
— Нормально. Тебя жду.
— Как меня? Куда?
— Ко мне, в гости…
— Так у меня же сейчас, Артур, понимаешь…
— Ничего. У тебя всегда так будет, — перебивает Артур, — поэтому и говорю: завтра я тебя встречаю первым же рейсом в аэропорту. Всё. До встречи, чертяка. Целую, обнимаю, Танюше и детям привет…
— Артур! Алло, алло, Артур!.. Вот, чёрт, разъединили…
В кабинет, будто случайно, вошла юрист Людмила Николаевна.
— Что-то случилось, СанСаныч?
— Не знаю, разговор прервался… Друг с Сахалина звонил, Артур…
— Друг — это хорошо. И что? — с невинным видом поинтересовалась Людмила Николаевна.
— Да вот, в гости приглашает…
— Ну и хорошо! Надо, значит, ехать.
— Не получится. Он меня уже завтра первым рейсом встречать собирается… А я не успею, да и билетов нет, и погода там всегда плохая…
— Как же вы не успеете: Таня всё вечером и соберёт. Я какой-нибудь презент вашему
— Ну да, наверное.
— Вот и всё. Если друг пригласил, надо обязательно ехать…
— Надо-то, надо… да…
— Никаких «да» — я еду за билетом. Давайте свой паспорт…
Ту-154 снижался изматывающе долго. Порой, то осторожно, то, казалось, довольно стремительно пробивал собой сплошную серо-молочную пену облаков, упорно приближаясь к невидимой, где-то там, внизу, земле. Её, самой, всё ещё видно не было и с каждой секундой в самолёте казалось, что вот сейчас… именно сейчас… вот!.. самолёт не сядет, а ткнётся в землю носом, бухнется об её гранитную твердь… В глазах пассажиров читался прорывающийся страх, порой и ужас. Это было заметно и в застывших фигурах, угловатых позах, неловких движениях, серых масках на лицах… Тянулись долгие, тягостные минуты ожидания…
Но нет — слава Богу, и лётчикам! — едва только в рваном белёсом просвете мелькнула долгожданная земля, как самолёт, резко снизив обороты двигателя успокаивающе мягко заурчал, дёрнулся, высвобождая затёкшие от долгого ожидания шасси, резко клюнул носом, будто курица зерно, и плавно заскользил вниз, как с высокой горки… Уже через несколько минут коснулся колёсами посадочной полосы… Чиркнул ими по бетонке, выравниваясь, и только потом опустил нос на переднюю стойку шасси… Радостно ревя двигателями, покатил в сторону аэровокзала. «Ну, слава Богу!» «Всё!» «Прилетели!» Пронёсся по салону вздох облегчения. Пассажиры зашевелились, задвигались, некоторые, вставая, нетерпеливо уже тянулись за своим багажом. Лица пассажиров окрасились в весенний, яблочный румянец — ожили.
Здание аэровокзала, выстроенное ещё в далёкие советские времена, напоминало армейскую казарму, только потолки выше, да шума больше… Шум издавал транзитный люд напрочь засевший в непогоду. Шумел беззастенчиво, как осенний лес в ненастную погоду. В тёплых куртках и пальто — середина января — женщины в шубах. Все с мешками, тюками, сумками, рюкзаками, чемоданами, включая и коробки с иностранными надписями на боках, то ли китайском, то ли близких к нему языках, различных размерами, да рисунками на них: это телевизор, а это магнитофон, это видеомагнитофон, а это пылесос, а это вообще не пойми что, какой-то кухонный комбайн, наверное… «Чтоб дома яйца мужику сбивать!» «А может и посудомойка домашняя. Хм-м!» Действительно, странная для России вещь, совсем непривычная (и зачем такие деньги тратить, когда жена запросто всё руками вымоет! А ещё лучше тёща!..). Шумел транзитный и сочувствующий люд, нервничал; спал на своём, в кучу сваленном багаже; ел, пил и закусывал там же; похмельно бродил из угла в угол и обратно; с ухмылкой разглядывал яркие, диковинные безделушки и прочий разноцветный ширпотребовский товар, размещённый на витринах бесчисленного множества торговых точек-клетушек (метр на метр); поминутно заглядывая на обширное, высоко висящее автоматическое информационное табло, которое механически, русскими буквами нагло, вот уже несколько дней, светилось одной и той же отупляющей фразой: «задерживаются по метеоусловиям». И список рейсов в придачу: и Курилы там, и Камчатка, и северный город Оха… Ехидно усмехались над автором песенных слов: «Вот тебе, на хрен, и нормальная на острове погода!..»
Застрявшие пассажиры прилёт хабаровского рейса встретили с видимым агрессивным энтузиазмом, как живой укор, как прямое себе оскорбление… «А нам тогда почему не дают погоды?» «А мы какого… здесь, это… так долго паримся?» «Где наши самолёты, тля, а?» А в общем, если вслушаться, это и не агрессия вовсе, а вялая буря в стакане. Русские, как известно, бунтовать вообще не умеют, их давно отучили, понты это просто. Но толпа — а что ещё здесь можно делать! — друг друга подбадривая, безуспешно осаждает стойку справочного бюро, будто пивной ларёк перед открытием, легко сдвигая его, как пустые хоккейные ворота. Но там, с другой их стороны, работают тоже крепкие, особо подобранные аэрофлотом люди, прошедшие долгую и суровую школу подготовки специальных, в прошлом, кадров. Они находились там, внутри этих «бюро», но вовсе никак не реагировали на стуки, сдвиги, и вопли… Изредка, правда, косились, да особо нервным пассажирам перстом указывали на выписанную от руки надпись на листочке, скотчем и прилепленную к стеклу: «Вся информация для вас на табло Читайте!» Коротко, и ясно. И отворачивались себе злорадно, читай, мол, дядя. Часто и громко смеялись там чему-то своему — счастливые в своей безмятежной отстранённости, и явно довольные этим. Из толпы, не очень правда громко, но откровенно зло, коротко звучало: «Ей, самой бы тебе, там, дать сейчас в табло!»… Звучали и более откровеннее фразы. Но, это всё так… понты.
Сквозь сутолоку зала изредка неспешно прогуливалась милиция — подвое. Внешне очень толстые молодые ребята, в зимней своей форменной одежде, в неуклюжих бронежилетах, с дубинками, другими спецсредствами, боевым оружием. Выглядели они малоподвижными уродливыми монстрами, правда с устрашающим брезгливым уклоном на лицах и с развинченной — небрежной, фланирующей, походкой,
напрочь отталкивая своим взглядом, не подходи, мол. Прошли себе туда-сюда, и чифирят потом спокойненько в своём «милицейском пикете». До одури, как паровозы, дымят сигаретами, анекдоты весёлые травят. И всё это только для релаксации… Потому что, помните, даже песня такая есть: «…Наша служба и опасна и трудна…» Конечно, опасна, конечно — трудна… Главное, не было бы где стрельбы по-близости — до конца их смены! — да драк тоже… И лица у милиционеров — уже здесь, в пикете, совсем другие, нормальные: парни и парни… И не стражи они порядка вовсе, а наряд здесь отбывают, лямку тащат. Службу, вернее, несут!.. Здесь тоже действует негласная установка, как в армии: мент спит, служба идёт. Не зря в милицию с удовольствием именно бывших солдат из армии и принимают: потому что главные законы службы уже хорошо знают: «Раз, два — и загасился».По-залу, серыми тенями, ненавязчиво, время от времени скользят безликие сборщики пустых бутылок, с сумками и рюкзаками, будто тебе геологи, такие же и старательные. Были и бомжи. Они, пьяненько фиглярствуя, крутятся возле занятых пассажирами столиков кафе, по свойски подмигивают пьющим и жующим, театрально вздыхают, привлекая к себе внимание, рефлекторно глотая слюни, просительно улыбаются выщербленными ртами, тянут давно не мытые руки, косо, бочком, не прячась, заглядывают в урны. Тут же без дела болтаются нагло-опасные по виду подростки, как чьи-то разведотряды, ещё и таксисты кучкуются в ожидании счастливого момента профессионально развести какого-никакого залётного пассажира-лоха на «капусту»… Есть и желтолицые… Много их здесь: китайцы, а может и корейцы, или те же самые японцы, с непривычки-то и не разберёшь — «ху» из них «ху», но бизнесмены. Потому что с дипломатами в руках, точнее, с кейсами. Тут и азербайджанцы — все одинаковые, как волонтёры: в китайских куртках, пальто, спортивных трико «Адидас». И золотозубые армяне. Представительные все, как турецкие паши, правда без фесок на головах, зато с медовыми улыбками на устах, масляно сверкающими коварными глазками. И шапки, и стрижки у них одинаковые, и чёрные кожаные пальто, как у офицеров вермахта, количество «рыжья» только во рту разное, но все в перстнях. Заметны в толпе и высокомерные грузины — те особняком — они брезгливо морщатся, собравшись в отару, не нравится им весь этот Вавилон, нет здесь кавказского простора настоящему джигиту, но приходится терпеть — пока! — скотское это соседство. Ещё чьи-то были представители: то ли молдаван, то ли цыган… и помятые, плохо внешне одетые азиаты…
Интересно, что они здесь все делают? Что здесь потеряли? Никак завод какой, или железную дорогу приехали по-государственной вербовке на краю земли строить?! Это бы хорошо!.. Нет, пожалуй, не строить, судя по мешкам, да корзинам они сюда приехали, скорее чего-нибудь продать, а потом — купить… Или наоборот… купить, а потом продать… Хотя, чего тут мудрствовать: от перемены слов — как в арифметике — смысл не поменяется.
Люди собрались заметно денежные, амбициозные, насквозь бывалые. Зная, что и эта территория — Богом забытый край, как и вся страна, вели себя внешне раскованно и непринуждённо… во всём, и в словах. Непрерывно громко смеясь или ругаясь, легко и непринуждённо перемежали свою национальную речь непотребными русскими, вовсе не замечая этого, потому и не стесняясь… Вели себя, как вне своего родового дома. Не замечая — как бы! — вокруг, ни детей, ни стариков, ни женщин. Наоборот, словно красуясь этим! Держали «лицо» презрительно и небрежно, как с продажной девкой на коллективном субботнике. Будто осчастливили собой Россию — русских недоумков! — своим присутствием. И здесь уже всё скупили… Или почти всё.
Если строго разобраться, пожалуй, так оно и было.
Всё это СанСаныч уловил почти мгновенно, как гнилой запах мочи в подворотне… Уж этот-то запах любой розарий запросто испортит.
Старые друзья встретились тепло и радостно. Почти двадцать пять лет за плечами дружбы. Пусть и не тесной, но — дружбы. Да и армейские три года службы, это вам не фунт изюма… Артур и не изменился, кажется. Ни фигурой, ни лицом, ни манерой двигаться, жестикулировать… Только черты лица стали полнее и резче, как на фото с ретушью, и редкая седая борода серьёзно старила. Тонкая талия заметно исчезла, и вместо боксёрской лёгкой походки, появилась мягкость и устойчивость тяжеловеса пехлевана-борца, с медвежьей ленивостью. Юношеское его в прошлом лицо, неопределённый сорт кисло-сладкого восточного яблока, стало выглядеть ещё неопределённей, но появилась нечто другое: печать взрослости, достоинства, даже мудрости… Лицом выглядел сейчас, как казах в летах, монгол в раздумье, татарин в середине своего огромного табуна лошадей, нивх вытягивающий невод с рыбой, японец в пору цветения сакуры, аякс… все вместе взятые, с мудрой, интеллигентской лукавинкой в глазах… Во всём был он, тот Артур, знакомый, прежний, и… новый. Но такой же подвижный, импульсивный, энергичный… Обнялись, даже троекратно расцеловались, как близкие родственники, несколько стесняясь этого жеста. Но, глаза у обоих влажно блестели… Столько лет не виделись! Лет десять… Двенадцать?!
— А ты ничего, — ободряюще заметил СанСаныч, оглядывая друга. — Выглядишь молодцом. Заматерел, солидным стал, вальяжным…
— Ну, что ты, — отмахнулся Артур Алексеевич, — сыплюсь уже… А вот ты действительно не изменился. Здорово смотришься, совсем молодой.
— Какой там молодой, всё внутри сгорело… — рассмеялся СанСаныч.
— Ладно-ладно, не наговаривай на себя. Я же вижу: бегаешь, зарядку делаешь, тренируешься…
— Ну, не так, как раньше… Только ради формы.
— Это заметно, что в форме. Молодец! Я так рад, Саныч, что ты всё же вырвался, что прилетел…