Время дождей

— Демагог он, — Игнат Васильевич не удивился и не обиделся, — газеты читал, а делать серьезно ничего не собирался. И работать никем не хотел, кроме как стадо гонять. Мужики и бригадиром предлагали, и в сельсовет…

— Верующий был?

— Иной раз и вспомнит бога от скуки.

— Он так безвыездно и жил здесь?

— В Каргополь ездил. По-за тот год приезжали к нему из Ленинграда. Еще люди были…

— Вот как?

— Иконка у него, от деда досталась. А тот от своего деда получил…

— Хороша? — Кремер остановился, боясь вспугнуть разговор. — На Севере был и икон не видел…

— Икона и есть икона. «Годится — богу молиться, не годится — горшки накрывать», — Кремеру почудилась в ответе деревенская хитрость.

— Как они со Степаном жили?

— Степка простяга, когда трезв. Пьяный — другое дело. Раз на меня набросился: показалось, я его курмы проверяю!

— Вспыльчив?

— Потом, правда, переживает. Гордый — чтоб первому подойти. Когда уж не выдержит, скажет: «Рубль есть?» Вроде, значит, отошло у него.

— Долги отдает?

— Это обязательно: у нас заведено, чтоб без воровства. На Севере мужики самостоятельные — всю жизнь без помещиков жили.

— А насчет драк?

— Под этим делом бывает, — пенсионер посмотрел в угол, где стояла пустая утренняя поллитровка.

— Степан приезжал в эту среду в Торженгу?

— Вроде да.

— Утром? Когда Смердов приходил насчет бритвы?

— После, — пенсионер помялся, — к вечеру уже.

— Вы с ним разговаривали в тот день? — каждое слово из Рябинина приходилось теперь словно вытаскивать клещами.

— А чего разговаривать? — занервничал пенсионер. — Пить не пью: диэнцефальный синдром с нарушением температурного обмена. Не шутка! Ноги стынут… Если Степан с пьяных глаз что натворит — я не ответчик, извините!

— Вот что, — Кремер прошел по комнате, остановился перед пенсионером, — я прошу возвратить лыжи, которые вы спрятали… — Он помолчал. — А ваши дела решайте сами.

Пенсионер крякнул, однако сдержался, ничего не сказал. Кремер ждал. Рябинин подошел к двери. Теперь и Кремер различил далекий звук мотора.

— Трактор идет! — подтвердил вошедший Степан. — Сюда правит!

Но раньше, чем трактор приблизился к деревне, у времянки появилась пожилая женщина в платке, в черном плюшевом жакете.

— Степан Иванович, — она взяла молоковоза за локоть, — правда или нет? — Кремер обратил внимание на ее руки: натруженные ладони были похожи на растрескавшиеся венцы олонецкого сруба. — Говорят, Фадея Митрофановича зарезали?

«Как она узнала о случившемся? Загадка».

Степан стоял потупившись.

Кремеру больше не казалось, что на подмостках огромного театра недостаточно действующих лиц. Помимо трех милиционеров с участковым инспектором, которые прибыли на тракторе, появилась большая группа бывших жителей деревни, она пробралась прямиком — через Семкин ручей. Стало известно, что милицию еще ночью вызвал секретарь сельсовета, а тот, в свою очередь, узнал обо всем от завмага из Ухзанги. Того, в силу его положения, ни разу не обошла ни одна новость.

Проверка личности Кремера не заняла много времени. Молоденький участковый инспектор сам установил его алиби:

— Я видел, как вы приехали, как вы молоковоза искали. Мне бы махнуть сюда вместе с вами! — Возвращая документы, он не удержался. — Летом тут туристов! Но больше ленинградцы… Вы остаетесь?

— И так задержался…

— Сейчас трактор пойдет, — инспектор был приветлив, белозуб, с открытым взглядом. Он с удовольствием оглядел Кремера, желая помочь. — Выберетесь к поселку.

— Там телефон есть?

— Найдется. Позвонить надо?

Долго разговаривать им не пришлось.

— Трактор уходит! — крикнул кто-то.

Из прицепленных к трактору саней Кремер в последний раз оглядел Торженгский погост.

Безупречным вкусом был наделен тот, кто строил строгий деревянный храм, выбирал пропорции колокольни, крыльца и уверенно вывел их над горизонталями берегов. В не меньшей мере сопутствовало чувство прекрасного его земляку — талантливому иконописцу, что писал Благородство и Совесть, вглядываясь в здешних мужиков, и чьей редкостной иконы «Святого Власия» — теперь Кремер был уверен в этом — больше не было в Торженге.

Искать ее следовало далеко отсюда, совсем в другом месте.

4

Гонта прибыл в Каргополь в субботу утром. Моложавый майор с красным ромбиком Высшей школы МВД мельком взглянул в его служебное удостоверение.

— Раздевайтесь, садитесь.

Гонта снял куртку, придвинул стул, но так и не сел.

— К Смердову поедем завтра с утра, — майор закурил, — председатель райпотребсоюза грозился дать трактор…

— Бездорожье?

— Полное, раньше там глухомань была. В детстве, помню, когда из Торженги кто-нибудь приезжал, вся деревня собиралась. «Иди, говорят, торжак приехал!»— Затягиваясь, майор следил, чтобы пепел не попал на ковровую дорожку, тщательно протертое настольное стекло. В кабинете чувствовались неторопливая основательность, прочный армейский уют. — Сейчас там почти никого нет.

— Давно?

— Порядочно. К удобствам народ тянется, чтобы детский сад, асфальт… — он говорил как о давно известном. — Значит, слыхали в Москве про Фадея Митрофановича?

— Есть перечень икон, представляющих художественную ценность. В нем указаны владельцы…

— Но на фото, которое нам прислали, не Смердов, — майор вынул из стола репродукцию. На Гонту глянуло знакомое торжественное лицо старика на завалинке. — Хотя лоб как у настоящего торжака. Не указано, правда, как нашли фотографию. Преступник потерял?

— Подбросил. — Гонта подошел к печке, тонкий запах тепла поднимался кверху.

Майор не переспросил.

— А письмо про Торженгу? С одной стороны: преступник неизвестен… В то же время — деревня, фотография!