Время гарпий

— Эвриале, — представилась дама. — А тебя как?

— А меня — Николенька! — сказал мальчик, с удовольствием пробуя жюльен.

На кровати заворочалась няня, почувствовав дразнящий аромат жюльенов. Эвриале повернулась в ее сторону и строго сказала: «Спи, женщина!»

— А я уж думала, что тебя и зовут Мыкола, раз ты такой гарный парубок, — съязвила Эвриале. — Вкусно тебе?

— Вкусно! Спасибо! — Вы теперь лучше мне скажите, как мне маму уговорить, — ответил мальчик.

— Тебе как-то надо научиться с женщинами говорить, — сочувственно глядя на малыша, сказала тетенька. — Ты же собрался в такое место, где не просто будет преимущественно женский коллектив. У тебя потом всю жизнь и во сне будут женские ноги над головой… и все остальное, что там к ним прилагается. Тебе не просто надо «налаживать общение», тебе надо понимать женщин с полуслова, научится ими вертеть — легко и непринужденно. Ладно, нечего на меня глаза таращить, скажешь маме, что твердо решил учиться играть на … арфе! Скажи, что хочешь стать известным арфистом и повсюду иметь при себе этот замечательный инструмент!

— Так просто? — не поверил ей мальчик.

— Да, с виду просто, а действует безотказно, — подтвердила Эвриале.

В ту ночь он впервые услышал о гарпиях, с которыми музы должны были вести войну, сами того не желая. Она чувствовала, что наступают времена торжества гарпий, времена их гнездилища и кормежки. Поэтому зыбкость реальности, размытые нравственные ориентиры и заставляют муз заранее выбирать наиболее сложные виды классического искусства, где можно бесспорно и для всех очевидно проявить свое право пробуждать лучшие свойства человеческой души. Эвриале нисколько не сомневалась, что Терпсихора и Талия тоже захотят пойти, вслед за ним, — в балет. И это, по мнению Эвриале, было весьма похвально, но одновременно очень и очень опасно.

В театре, куда всем сердцем стремился Николенька, уже царила одна муза — Полигимния или «многопоющая». Туда же непременно явится и одна из старших муз, чтобы помочь младшим сестрам. А место сбора пяти муз… сразу же сделает их всех уязвимыми. В этом случае им точно не удастся обмануть гарпий.

Поэтому… пусть заранее приготовится к тому, что в театре, куда он так стремится, все гарпии начнут на него охоту. Они будут делать то, чем занимались всегда: уничтожать души, лгать, стараться лишить всех куска хлеба… И ему надо стремится быть всегда на голову выше других, раз уж он окажется на виду «пред хладною толпой».

Мельпомена в чем-то самая важная муза, как камертон всех девяти муз своего времени, как олицетворение нерукотворного памятника своему времени, его трагическая маска. Кроме маски у нее всегда был меч, а раньше — палица, потому что Мельпомена — символ неотвратимости божественного наказания за все прегрешения. Она всегда оказывается в эпицентре бури, которую несут с собой гарпии. В ней сосредоточено мужество всех девяти муз, — пока стоит Мельпомена, держатся и все другие. Поэтому Каллиопы все времен, начиная с оды Горация, слагали свое посвящение Мельпомене.

Веленью божию, о муза, будь послушна, Обиды не страшась, не требуя венца, Хвалу и клевету приемли равнодушно И не оспоривай глупца. [А.С. Пушкин «Памятник»]

— Обиды не страшась, не требуя венца? — вопросительно повторил мальчик.

— Не грусти! — улыбнулась Эвриале. — Что-то мне подсказывает, что и венец и похвалы тебе будут. Но когда начнется драка… тебе они не помогут, гарпии равнодушны к чужим наградам и званиям. Тебе придется заручиться поддержкой старших сестер. Поэтому живи так, чтобы они не имели ни малейшего повода отступить, а гарпии его будут искать, учти!

Женщина, ободряюще поглядев на мальчика, щелкнула по флакону, в котором сразу заклубилась золотая пыль, а свет стал ярче.

— Да, все это очень странно! — проговорила она сама себе.

— Странно, что я — грузин? — подозрительно спросил малыш.

— Нет, все по отдельности нисколько не странно, но когда все это вместе… галушки, сало, грузин, балет… тогда это несколько странно. Это как завязка будущей истории, для которой необходимо, чтобы ты любил сало, был артистом балета, да еще и грузином. Мне просто это заранее дико! Я пока не могу представить такой эпос, но потому я и не Каллиопа. Но я уже видела ту, которая его напишет. У нее странное дарование — превращать все ужасы этого мира в фарс, сбивать любой взмах черных крыльев гарпий — безошибочным видением их низких помыслов. Сейчас задаюсь вопросом: а чего же я ждала? При этой девице меня с каждой из сестер будет ожидать сюрприз на вкус вашей коронованной сестрицы. Честно говоря, сейчас впервые за множество веков начинаю испытывать любопытство. При этом я знаю, что вас всех ждут страшные испытания, знаю! Но не могу грустить, потому что это… очень смешно! И мне почему-то кажется, что когда самого страшного ждешь, едва сдерживая смех, то это не может закончиться печально!

— А чего ж здесь смешного? — улыбаясь, спросил мальчик. Он хотел спросить ее сурово и холодно, но и его ситуация немного смешила.

— Ну, ты же сам понимаешь, насколько это смешно с самого начала! — расхохоталась Эвриале. — Ой, не могу! Сало, грузин, балет!.. Прости, не могу удержаться!

Прощаясь, она сделала непонятный для него знак часам, пояснив мальчику, что не будет скручивать время назад. Встретились они на рубеже старого и нового года, поэтому неизвестно, как такие временные петли могут отразиться на общем времяисчислении. Ведь это все же не среду вторником подменить. А потом… он же еще маленький. Вряд ли он будет помнить, как когда-то в детстве провел Новогоднюю ночь с незнакомой тетей. Скоро мама отведет его в хореографическое училище, чтобы он никогда не стал арфистом, так ему вообще станет не до нелепых мыслей, будто он и есть — самое Мельпомена.

— Все! Наши разговоры закончены! — сказал прославленный премьер театра, пытаясь вышибить носком вставленный в проем двери женский ботильон. — Я так с женщинами не поступаю, но ты меня столько раз подставляла, что…

— Коля… Коля, пойми! Нам надо поговорить! — налегая плечом на дверь, тихонько шептала ему Эрато. — Меня же ваша оперная дива попросила!

— Это ваше «Коля-Коля»! Правильно одна женщина в Интернете написала, что такое обращение напоминает, будто вы «пьяного папашку возле кабака встретили»! — отходя от двери, проговорил премьер, поправляя роскошную гриву растрепавшихся волос.

— Вот и о ней нам тоже надо поговорить! — так же тихо ответила Эрато, плотно прикрывая за собой дверь. — Слушай, с тобой в детстве ничего странного не происходило?

— В каком смысле? — удивился премьер ее неожиданному вопросу.

— В прямом! — огрызнулась она. — Ты должен был что-то видеть!

— Так у меня и детства не было, как такового, — попытался свести к шутке ее горячность танцовщик. — Если я еще в школе станцевал балетные вершины вроде «Классического па-де-де» Гзовского и па-де-де из балета «Фестиваль цветов в Джензано» Бурнонвиля, так откуда у меня будет детство? У меня в жизни-то ничего не было, кроме балета.

— Ты знаешь, о чем я! — с нажимом сказала Эрато.

— Постой, а что за допрос? — с прежним недоумением спросил он.

— Так, давай напрямую! Тебе этот стих Горация ничего не напоминает? — спросила она и прочла нараспев несколько строчек, отметив, что танцор явно дернулся на прозвучавшем имени «Мельпомена».

Можно ль меру иль стыд в чувстве знать горестном При утрате такой? Скорбный напев в меня, Мельпомена, вдохни, — ты, кому дал Отец Звонкий голос с кифарою!