Время гарпий

— Напоминает, конечно! — сказал он тихо. — Напоминает, что были иные времена и совершенно нормальные люди, с нормальным отношением к искусству. Ты-то здесь при чем? Из электронной энциклопедии выписала?

— Коля, у меня нет времени на пустые разговоры и запирательства, — поражаясь его упрямству, ответила Эрато. — Да, я могла тебя где-то подставить, а где-то и предать, суть не в этом.

— А в чем может быть суть, когда человека «где-то подставили, а где-то предали»? Вы так это делаете… странно! Даже не понимая, что никакие разговоры после этого не ведутся, вообще никакие! — сказал он и удивительно красиво всплеснул кистями рук.

— Коля, по моим следам идут гарпии, мне осталось немного, если ты не поможешь, — устало откликнулась Эрато, усаживаясь возле зеркального трюмо. — Всегда знала, что при моей профессии я могу заработать деньги, лишь рискуя душой, работая на грани. А если я ее все-таки потеряю, хоть это будет абсолютно незаметно для других, я денег заработать не смогу. Понимаешь, какая дилемма? Я вообще стану никому неинтересна. Ты ведь и сам видишь, что бездуховный танцовщик — как вареная капуста, он неинтересен. Потому сам своих учеников заставляешь читать, ходить на спектакли, выставки, концерты, жить духовной жизнью. Никогда не ценила в себе эту духовную составляющую, но сейчас оставаться без нее — в мои планы не входит.

— Ну, так об этом надо раньше думать, — рассудительно сказал премьер. — Какойто у нас «душевный» разговор получается. При чем здесь какие-то гарпии? Это такие мифические птицы, которые души в Дантовом Аду истязают?

— Это такие же реальные существа, как мы с тобой! И не делай вид, будто слышишь о них от меня первой! — взорвалась Эрато. — Мне ваша дива, которую я считаю Полигимнией, говорила, что видела их прямо в театре. А одна сидела на плечах отца одной артистки кордебалета. Сам у нее расспроси, я не могу о них говорить. Увидишь их рядом — сам поймешь почему. Господи, у тебя выпить не найдется? Или пойдем куда-нибудь… Не могу больше.

— Мне некогда куда-то идти, а тем более — что-то пить. У меня завтра репетиционный класс с утра до вечера, поэтому… никак! — с наигранной обреченность ответил премьер.

В гримерку внезапно ворвались молодые девушки в балетных трико и стали просить его назавтра пройти с ними первую встречу Жизели. Танцовщик мягко выпроводил девушек за дверь, назначив время в репетиционном зале, вежливо попросив хотя бы стучаться. Со смешками и ужимками девушки посмотрели на Эрато и грациозно вылетели из гримерной, явно ее узнав. Возможно, они и ворвались без стука именно потому, что видели ее в коридоре.

— Вот видишь? — недовольно сказал танцовщик. — Поговорить не дают! Какая мне первая встреча Жизели, если я уже встречался с ней тысячу раз на разных мировых сценах? Меня пора в утиль сдавать, а мне предлагают первый раз с Жизелью встретиться. По-моему, это знак, что нам надо как-то завершать нашу неконструктивную беседу.

— Жаль, я часы Сфейно у Владимирской оставила, а то бы показала тебе, так сразу бы поверил. Там и твой флакон есть, — сказала Эрато. — Мы когда с ней мысленно распределили, кто нынче кто, так твое имя сразу на флаконе Мельпомены проявилось.

— Стоп, ты про что говоришь? — прервал ее премьер, внезапно что-то припоминая. — У меня в детстве был странный сон с часами!

— Это не те! — отмахнулась Эрато. — Это к тебе являлась Эвриале со своими говорящими часиками, страдающими клептоманией и разнузданным поведением. А все твои достижения в качестве воплощения Мельпомены — отражаются на часах ее старшей сестры, Сфейно. Там есть твой флакон, по которому видно, сколько золотого песка у тебя осталось. И песка в твоих пороховницах еще прилично.

— Есть порох в пороховницах, а ягоды в… Так значит, это все было на самом деле? — растерянно спросил танцовщик. — Зря я нашей диве не поверил… но кто бы на моем месте поверил? Но ты бы точно сама такого не придумала, с фантазией у тебя слабовато.

— Да у меня сейчас вообще никак с фантазией! — с отчаянием в голосе призналась Эрато. — Я не могу сообразить, что делать-то теперь?

Своей знаменитой скороговоркой она начала тараторить про муз, про гарпий, про Холодца, про Телксиепию, фильм которой она сейчас вынуждена пиарить, хоть это не фильм, а гадость какая-то… Она видела, что Николай слушал ее внимательно, не проявляя никакого интереса. Но когда она вдруг сбавив скорость, с трудом подбирая слова, рассказала, как помогла остановить Каллиопу, как после отдала часы Терпсихоре, столкнувшись с гарпией в подвале, он заметно оживился.

— Почему вы с Владимирской общий язык нашли даже после истории с олигархом Бероевым, мне понятно, — с нескрываемой улыбкой сказал он. — У нее сейчас свой шоу-балет, она ищет новые формы, а самыми беспроигрышными у нее получаются номера с переизбытком эротизма. Но почему ты считаешь, будто она до сих пор — Терпсихора? Как я понимаю, ты ведь остаешься нормальным человеком, если даже у тебя кончится золотой песок.

— Я пытаюсь ему объяснить, а он не понимает! — в сердцах воскликнула Эрато. — В моем случае будет иначе! Если бы я сделала то, что от меня требовалось, то действительно стала бы нормальным человеком, когда у меня закончился бы золотой песок. Но… я сделала то, что сделала. Потому что он закончился бы раньше! Думаешь, я не поняла, что как только признаю Каллиопу — так уже буду никому не нужна?

— А сейчас?..

— Да в том-то и дело! Все бы отдала, чтобы это давно закончилось…

— Ничего бы ты даром никому не отдала! — подытожил премьер. — Но мне странно, как Владимирская может оставаться Терпсихорой, ведь сейчас есть куда более талантливые балерины, раскрывшиеся…

— Раскрывшиеся только потому, что ее выгнали из театра, а это не считается! — перебила его Эрато. — Ты же сам говорил, что она — наиболее талантливая балерина своего поколения.

— Совершенно верно, но по-настоящему она не раскрылась, — заметил Николай, вдруг начиная о чем-то догадываться. — Стой! Значит, она остается музой, поскольку не мешала никому раскрываться, вдохновляя других на творчество! А ты мешала и ей, и Каллиопе! Поэтому, как только закончится золотой песок…

— Я потеряю душу, — мрачно закончила Эрато. — Стану таким же дебилоидом, которых можно в телевизоре видеть. Но сама для телевидения станут неинтересной. У нас там потому и карьеры непродолжительные, что человек интересен в момент, когда рискует душой, откровенно торгуется ею. Как только торг завершился — рейтинг стремительно падает. Почему-то люди избегают смотреть на тех, кто продал душу. Даже если человек произносит самые нужные и красивые слова. С утратой души — сразу же теряется любая возможность творчества, а без творчества все это никому неинтересно. Зря многие пишут, будто телевидение — «зомбоящик», которым «зомбируют». Переключить каналы теперь намного проще, чем «зомбироваться». Что-то кому-то внушить можно лишь, проявив творчество, сыграв искренность… без души это невозможно.

— Это как наша пресс-секретарь не может написать трех листочков пресс-релиза, а директор спит в ложе, ни разу ни одной оперы целиком не увидев, — заметил Николай. — Но неудобно спросить прямо, почем они душу реализовали.

— Это обычно происходит постепенно, в ходе «карьерного роста», — пояснила Эрато. — Как понимаешь, я теперь к старшим музам сунуться не могу! Рада была, когда Полигимния призвала, а она попросила письмо опубликовать… Теперь вот и ты со мной говорить не хочешь.