Время гарпий

Однако за все время Мылин не увидел, чтобы характер публикаций «огуречных» ресурсов хоть как-то изменился бы… в оборонительную сторону. Блогерша из последних сил делала вид, будто ничего из ряда вон выходящего с ней не происходит.

Напротив, в блоге начал проявляться странный уклон в античную мифологию, от которого возникало стойкое впечатление, будто «мадам Огурцова» в своей отвратительной ернической манере сообщает гораздо меньше того, что знает наверняка. Это неминуемо породило и общий интерес к античным мифам, которые все начали толковать по своему усмотрению. И это почему-то очень не нравилось самому Мылину, каждый раз вызывая в нем внутренний холодок.

Он несколько раз перечитал ее статью «Стрелка с Немезидой», но вряд ли смог бы объяснить и себе самому, чем, собственно, его зацепила эта статья. В ней «мадам Огурцова» доказывала, что установленные в судах и прокуратурах образы женщины без повязки на глазах, с карающим мечом, вынутым из ножен, ставшие олицетворением нынешней карательной системы правосудия, — никакого отношения не имеют к прообразу этих фигур, античной богине правосудия Фемиде. Сняв повязку с глаз Фемиды, которая должна была при осуществлении правосудия помешать разглядеть имущественную или сословную принадлежность подсудимых, правоохранительные органы на самом деле призвали другую богиню правосудия — Немезиду. А в ее ведение поступали не только те, кто ушел от справедливого суда Фемиды, но и те, кто помог им это сделать. Если Фемида всегда держала весы над головой, то у Немезиды весы, как символ правосудия, были привязаны к поясу. Это означало, что справедливость все равно будет восстановлена, пусть и с некоторой оттяжкой во времени.

«Мадам Огурцова» издевалась над непросвещёнными российскими правоохранителями, заставившими Немезиду поднять весы над головой так, как это делала Фемида. Она говорила, что снятые Немезидой с пояса весы означают даже не божественное возмездие, а немедленную расправу вместе с ночными богинями мести эринниями. Этим жестом, как объясняла она, уничтожался временной промежуток, позволявший всем смертным осмыслить происходящее и самим вынести собственное суждение. Поднятые вверх весы у Немезиды означали призыв к эринниям, нечто вроде объявления войны.

Еще тогда Мылин ощутил для себя некие изменения вокруг, прежде всего, в людях. Он вспоминал себя, всегда испытывавшего непреодолимый барьер в восприятии «человека при должности» — как обычного смертного. Но вдруг сам почувствовал, что на первый план начинают выходить действия самого чиновника, его деловые и человеческие качества. А в СМИ, будто поневоле и через силу, будто кто-то за них давно написал все эти статьи, которые они намеренно не публиковали, стараясь, если не остановить, то хотя удержать время, — все чаще начинали вспоминать об ответственности любого руководителя перед обществом, причем, в лексике ненавистной блогерши.

Пока он лежал в больнице, в одной из газет было опубликовано интервью с молодым солистом балета, который ушел из театра по собственному желанию еще до Нового года. Но язык у него развязался только сейчас, когда любая подобная публикация могла сорвать намеченную операцию.

Молодой перспективный танцовщик уволился из театра во время пятого сезона работы. По его словам, артисты получали «копейки».

«Есть оклад и есть награда, постоянная и переменная. Оклад смешон — 4–5 тысяч рублей, в зависимости от разряда, плюс «постоянный» грант и плюс переменный грант — деньги, которыми руководство распоряжается по своему усмотрению. Его могут не дать, и это будет абсолютно нормально. Всего я получал 30–40 тысяч рублей, отработав четыре сезона. Копейки. В начале пятого сезона уволился. Мылин предлагал мне и зарплату повысить, и ролями одарить. Ну, чуть больше были бы копейки. Зачем мне это? Я случайно выяснил, что наши уборщицы на Новый год получают премии больше, чем я. Это уж не говоря о нашей бухгалтерии, которая артистов за людей не считает».

Но самой главной причиной увольнения стала усталость, говорит солист: «Мы играли до 30 спектаклей в месяц. Астрономическая цифра. Мылин кричал на репетициях. Ему не нравилось, что кто-то проходит не в полную силу. Хотя уже, например, месяц артисты с утра до вечера танцуют, устали. И однажды Мылин начал орать: «Думаете, вас заменить нельзя?» Разными словами нас называл при девочках, девчонок унижал. Тогда наш солист Саша Игнатенко попросил вежливого обращения: «Что происходит, нельзя к артистам относиться по-человечески?»

Солист не скрывал своей солидарности с известным премьером Николаем, поставившим вопрос о том, что после реконструкции театр окончательно стал непригоден к художественному творчеству: «Пройдитесь по театру — он напоминает бытовки!».

Он не скрывает, что был одним из немногих, кто ходил на танцевальный класс к Николаю, это осуждалось администрацией театра и считалось «оппозиционным» шагом в отношении его руководства.

Известно, что прославленный премьер театра стал одним из главных обличителей его реконструкции. Правда, ужаснулся не он один: в блогах в 2011 году появились фотографии свежеободранной новой позолоты. Оперные певцы говорили об изменившейся акустике. Реставрацию критиковала и театральный режиссер, известная в мире оперной музыки Наина.

Напомним, сроки сдачи театра переносились (сначала планировалось закончить реконструкцию в 2008-м), Счетная палата нашла отдельные нарушения и даже сообщалось о попытке возбудить уголовное дело за превышение сметы в 16 раз подрядчиком (о дальнейшем расследовании ничего неизвестно). В 2011-м реконструкция была закончена.

«Отвратительным пластмассовым новоделом» назвал в разговоре с корреспондентами театр известный композитор, автор статьи «Этот театр — надгробие русской культуры». «Мои коллеги, музыканты из оркестра, которые вышли на пенсию после реконструкции, предпочитают туда больше не заходить».

Он даже испугался, вдруг услышав во всех этих публикациях нескончаемую канонаду, будто кто-то с боями прорывался к взятому в непроницаемое кольцо Николаю. Мылин наконец осознал, насколько своевременно Антон Борисович предложил ему пойти на инсценировку нападения. Пока эти критические высказывания воспринимались попыткой сместить акценты и уйти от ответственности за совершенное против него преступление. Но он чувствовал, как время не просто стремительно уходит, а начинает работать против него.

«Все должно было закончиться в январе! Все должно закончиться с ним в январе! Потом время начнет работу против нас!» — звучал внутри него чей-то голос. Но в январе так ничего и не закончилось, хотя Антон Борисович при первом посещении сказал, что через десять дней, самое большое через две недели все будет кончено.

Мылину и самому было немного страшно, когда он просматривал в смартфоне публикации о милом друге Николае, валом валившие сразу после нападения. Он уже тайком дважды позвонил Каролине, сообщив, что скоро выписывается. Каролина постоянно расстраивалась после очередных телевизионных репортажей, где журналисты рассказывали, какая крепкая дружная семья у него с Дашей, как он любит сыновей и постоянно «возится с ними», Правда, ни одной фотографии их совместных игр в дружной семье не нашлось.

Вот наступил конец января, и он, скрепя сердце, перезвонил терявшей надежду Каролине и битый час путанно ей объяснял, что в свете изменившихся обстоятельств он не только не может сейчас выписаться из больницы и вернуться к ней, но и согласится на лечение за границей. Но она при этом не должна расстраиваться, он сумеет обеспечить ей первые партии и карьерный рост, потому что на их отношениях это «практически никак не скажется».

— Антон Борисович, — сказал он, перезвонив тестю, — я согласен на лечение в Германии, но надо постараться сделать все, чтобы намеченная нами партия была исполнена до моего отъезда. Тянуть больше нельзя, вы же сами понимаете!