Время героев
Шрифт:
Они вышли на крыльцо: Мишка передвигался с трудом, припадая на ногу, тяжело опираясь на трость. Не привык еще, видать, к своему ранению.
– Будем искать, – резюмировал он, доставая из подсумка плоскую сине-зеленую пачку с силуэтом танцовщицы, наполовину закрытым угрожающей надписью не по-русски. – Угощайтесь, батя, трофейные. Давеча французов поймали, ну как французов – иностранный легион. Два негра, вьетнамец и какой-то «условно наш». Русский, сбежал после Крыма, сразу в легион пошел, мечтал со своими повоевать, гнида.
– На «Абрамсе» по Москве поездить? – спросил Александр.
– На «Леклерке», – уточнил Мишка. – Хотя, кажется, у французов сейчас тех «Леклерков» уже нет на ходу, воюют на этом колесном позорище,
Сигареты были крепкими, но мягкими на вкус, хотя Александр, давно не куривший и помнивший эту марку, «Житан», еще по девяностым, – тогда такие тоже брали как трофей у «патриотов Ичкерии», – ожидал большего.
– Скажу группе, чтобы провела вас до штаба на Перекрестке, – добавил Мишка, затягиваясь, – ну и остальным передам, пусть землю носом роют, но найдут…
– Будто вам нечем больше заняться, – возразил было Александр.
Но Мишка его поправил:
– Есть чем, но это тоже важно. У нас у многих шеврончики «Своих не бросаем», а у тех, у кого нет, все равно что-то такое прямо на душе нашито. Так что это наше первое дело, отец, помочь вашего сына найти.
Он затянулся еще раз:
– Вы меня спрашивали про глаз, про ногу… у бандер я побывал. Не только мы за ними, они за нами тоже охотятся: заманили патруль в засаду, пацанов удвухсотили, я – тогда еще старлей – трехсотый. Захватили они меня, пока я без сознания был, затащили куда-то в частный сектор за Ставками, на Морской, кажись, привели в себя и давай издеваться. Главный их говорит: «Пан майэ час и натхнэння [4] ; мне от тебя ничего не надо, просто интересно москаля на кусочки порезать». Ногти на ногах вырвал, пальцы плоскогубцами по фаланге обкусывал, пару зубов выдрал, выколол глаз, паскуда… часов девять занимался, причем, падлюка, кровь останавливал грамотно, чтобы я не истек, значит. Хрен его знает, чем бы это кончилось, да я приметил, что эти твари подсумок с гранатами под лавку положили. Сделал вид, что отрубился, когда тот меня в чувство приводил, врезал ему головой в переносицу, кое-как схватил подсумок, руки-то связаны…
4
«У пана есть время и вдохновение», отсылка к нацистскому «анекдоту» со схожим сюжетом (зап. укр.).
Патовая ситуация: у меня в руке за спиной граната без чеки, я ее бросить не могу, поскольку руки не выпрямлю, а уронить – так себе под ноги получится; думайте про меня как хотите, а жить я в тот момент хотел как не в себя – пальцев на обеих ногах нет, глаза нет, хорошо, эта падла удовольствие свое людоедское растягивала и ничего более важного не задела…
И самое главное – тварь тоже жить хочет и знает, что у меня в руке граната, а под ногой – целый подсумок таких же, выпусти я свою – все сдетонируют и хата превратится в яму с осколками, прошивающими все, что у них на пути…
Хорошо я тогда их отвлек: сбежался весь кагал на свою голову, когда вдруг на улице стрельба. А я ору: «Дернется кто – брошу гранату, смерть фашистам!» Они лопочут что-то, извиваются – и бежать хочется, и страшно; и на меня напасть – и боязно. Так и достояли до того, как окна в хате вынесли и наши ребята их скрутили. В штабе как узнали про засаду, сразу по следам бандер бросили, кто поближе, а ближе как раз ополченцы были.
Я стою, голова кружится, все в тумане – от кровопотери и шока; смотрю, как наши вяжут упырей, да гранату в руке тереблю, чеки не отпуская. Двое бойцов подошли, ополченцы;
гранату отняли, развязали руки, один еще бегло кисти мне размял, я ж девять часов связан был, там все застоялось, рук потом, как адреналин схлынул, не чувствовал, словно отняли. Зато ноги болеть стали, да мне почти сразу обезбол вкатил второй, из тех, что меня развязывали.Суку бандеровскую, что меня пытала, ребята на месте приговорили. Повесили на ветке старой яблони у колодца, там еще обрывки веревки висели, должно быть, качель до войны была. Я запомнил потому, что урод меня на ней повесить грозился, да сам в петле очутился – вот тебе и бумеранг. Как там Христос говорил: не рой другому яму, кажется. Я не сильно верующий пока, так… по верхам…
А меня, значит, в госпиталь. Думали комиссовать, насилу упросил хоть в штаб, писарем. И вроде ничего такого – подумаешь, глаза нет да пальцев на ногах, тут ребята без рук да без ног воюют. Знаю одного дроновода – нет обеих ног, кисти левой руки, а воюет так – мама не горюй! И с личной жизнью у него все чин чинарем: недавно невеста приезжала из Москвы, прямо тут и расписались. Она в его тельняшке ходит…
Вы уж меня простите, понесло меня в эти воспоминания. Может, напряг я вас. Но выговориться хочется кому-то, а тут кому? Тут все такие, у каждого в загашнике своя такая история, что волосы дыбом встанут. Я к чему это все? Я ж военный, спецподготовка, то-се, и то в передрягу попал; а вы сколько уже в отставке? Считай, четверть века, правильно? Куда вам голову в петлю совать? Может, посидите в тылу, пока мы Сашку вашего найдем?
Капитан бросил под ноги окурок и попытался его раздавить по методу Моргунова из «Кавказской пленницы», но не смог, едва не споткнулся и удержался, схватившись за косяк двери. Александр помог ему выпрямиться:
– Нет, Миша, – сказал он мягко. – Спасибо, но нет. Я сам должен сына найти. И ты за меня не бойся, я тоже проходил сквозь все это.
Миша не стал спрашивать, когда это было, только кивнул и сказал:
– Тогда дождитесь группы, что пойдет к «Самолету», и отправляйтесь с ними. Я скажу ребятам, чтобы помогли.
Глава 9
На афганской проклятой земле…
Насчет пыток, кстати, чистая правда, хотя так жестоко его не пытали. Сколько же лет прошло? Трудно сосчитать, Александр Леонидович с арифметикой ладил плохо. А тогда, в далеком 1984-м, он, срочник-ефрейтор Советской армии, захваченный в плен раненым в канун Нового года, порой не мог отличить дня от ночи – ему не давали спать. Били отрезком кабеля. Прижигали кожу зажигалкой «Зиппо». Поливали холодной водой – в горном ущелье, на пронизывающем ветру. Загоняли спички под ногти…
Они хотели, чтобы солдат «тоталитарной красной империи зла» «выбрал свободу». Что за свобода, которую выбирают с иголками под ногтями, никто из них не думал. Для них он вообще, кажется, не был живым существом – он был объектом, над которым можно было безнаказанно издеваться, прикрываясь «политической необходимостью».
Пытали «сессиями» по два-три дня, иногда дольше, но ненамного. Потом оставляли в покое, гоняли на работу в депо. Там они разгружали и загружали вагоны. Среди прочего – «трофейным советским оружием», большая часть которого была китайская, из того арсенала, что США перегоняли моджахедам.
Среди этого хлама обнаружился ПКМ с почти полным магазином – патрон заклинило в патроннике, казалось, что намертво. Александр и еще пятеро – четыре русских и иранец – разобрали пулемет и по частям перенесли в барак вместе с патронами. Также собрали еще два «калаша» из нескольких испорченных.
В один прекрасный день их тюремщиков ждал сюрприз. Целая очередь сюрпризов калибра 7,62 мм. И Александр прекрасно понимал Мишку. Они тоже горланили «Интернационал» (все, кроме иранца, тот, кажется, молился): «Это есть наш последний и решительный бой…»