Время кобольда

Что за дверью?

Мой старый добрый личный ад. От родителей можно уйти только туда. Но в нём я буду собой.

Я оставлю рукопись и уйду. Не хочу помнить то, что было здесь. Это, в конце концов, унизительно.

Лучше вообще ничего не помнить…»

***

– Кэп, эй, Кэп? Ты о чём так глубоко задумался?

– О том, что и жизнь говно, и смерти нет.

– Какой-то парадокс, да? А, чёрт с ним. Вы мне скажите – эта дверь всегда тут была?

– Нет, Натаса, она появирась, когда мы законсири.

– Уже всё, Сека? Нам пора уходить?

– Да, Натаса.

– А как же Кэп? Он с нами?

– Нет, Натаса. Эта дверь и есть он. Он и вход, и он выход. Торько он мог привести нас сюда.

– Я не брошу Кэпа. Это свинство.

– Ты не мозес его бросить, Натаса. Тебя тут нет. Меня тут нет. Тут вообсе нисего нет, кроме Кэп-сама.

– Я не понимаю, – Натаха свела редкие бесцветные брови на круглом лице. Воплощённое упрямство. – Но я ему дохрена чем обязана.

– Не мне, – вздохнул я, – тому пацану в детдоме. А он просто пытался доказать что-то мёртвым родителям, которым и при жизни-то было наплевать. Я правильно понял, что всё было ради этой книжки?

– Это осень вазная книска, Кэп-сама, – Сэкиль прижала к себе работу родителей. – Она не долзна быра пропасть вот так.

– Кэп, если тебе это важно, – сказала Натаха, – я вспомнила только сейчас. Я не разыгрывала тебя в тёмную, честно. Просто кто-то должен был сломать это чёртово место, а ломать я умею.

– Кэп-сама! Я это всё придумара, прости меня. Мне присрось. Но здесь я тозе не помнира, кто я и засем. Сто-то внутри меня помниро, но не я. Ты хоросий серовек, Кэп-сама, ты мне нрависся. Не сердись на меня, позаруста.

– Я так не могу. Вы сами себя слышите? Это какой-то бред. Вот он Кэп, я его вижу, я его трогаю, – Натаха крепко двинула меня в плечо. – Я с ним трахалась, в конце концов. Я с первых месячных, может, мечтала его трахнуть. Я была с ним в аду, Сека, тебе не понять. Мне было восемь, ему десять, вокруг был ад, я шла через него восемь лет. Шла через ад, глядя на Кэпа, чтобы не видеть остального. Плевать, что он даже не знал обо мне. Сука, мне надо выпить, а то разревусь. Я с восьми лет не ревела.

Натаха всхлипнула, отвернулась и зазвенела стеклом в минибаре.

– Кто хочет водки, ребзя?

– Наривай! – решительно сказала Сэкиль.

Бутылку водки всосали и не заметили, потом та же судьба постигла коньяк. Мы несём какую-то чушь, много смеёмся, алкоголь почему-то не берёт. Даже легковесная Сэкиль пьёт как не в себя и только хохочет.

– Нет, Кэп, это не любовь, конечно, ты прав! – горячо говорит пьяная Натаха. – В детстве я в тебя, конечно, была влюблённая, факт. Но где то детство? Ни хера бы у нас не вышло. Мы с тобой на всю любилку отбитые. Кэп, я тебе всегда хотела сказать – ты охрененный. Отморозок, но ох-ре-нен-ный! За любого, кто младше, в драку кидался на раз! А когда тебя старшаки спросили, почему, помнишь, что ты им ответил?

– Не помню, Натах. Я вообще детдом почти не помню. Вытеснение, наверное.

– Ты сказал… Эй, Сэкиль, послушай, что он сказал! Ты сказал: «Вы уже говно. Я уже говно. А у них есть шанс говном не стать!»

– Так и сказар, Натаса?

– Клянусь тебе, Сека, я на всю жизнь запомнила! Ух, как его отмудохали тогда, впятером на одного-то. Я тогда решила, что ни за что не стану говном, раз за меня так человеку наваляли. Но, потом, конечно, всё равно стала. Все мы стали. Потому что жизнь такая. Как же хорошо нам без памяти жилось, а мы и не ценили!

– Это правда, Натаса. Я тозе многое хотера бы забыть. Но карма всех одназды накрывает.

– Карма-хуярма, – отмахнулась Натаха, – давайте лучше выпьем!

Мы пили, целовались, смеялись, плакали, обнимались, занимались сексом, потом опять пили, и снова падали в постель, не в силах оторваться друг от друга. А потом они ушли. Молча, потому что всё было сказано. Сэкиль нежно поцеловала меня на прощание. Натаха молча обняла, стиснув так, что хрустнули рёбра.

Я сел на кровать, некоторое время смотрел в стену. Потом выпил. Полежал. Сходил в душ. Полежал ещё, глядя в потолок и ни о чём не думая.

Наконец время пришло, хотя никакого времени тут нет. Взял пистолет, упёр ствол под подбородок и нажал на спуск, хотя никакой смерти нет тоже.

Глава 28. Аспид

I don’t see how he can ever finish, if he doesn’t begin.Lewis Caroll. Alice in Wonderland

_________________________

– Охтимнечки мне, сколько же вас собралося? – удивилась Фигля. – Это что, экскурсия?

– Проблема? – спросила Лайса.

Она всё-таки притащила Ивана, который мрачно переминался с ноги на ногу и старался ни на кого не смотреть.

– Дойти-то не проблема, – ответила Фигля, – проблема вернуться. Но это не моя проблема. Я с вами только туда.

– А дальше что? – поинтересовался я. – Там останешься?

– Никто не вернётся таким, как ушёл. А может, и вовсе никто не вернётся.

– Мы знаем, – твёрдо сказала Джиу.

– Это моя работа, – отмахнулась Лайса.

– Я с Аспидом, – заявила Клюся. – Выведу его назад, раз эта шлындра болотная не хочет.

И только Иван промолчал, отводя глаза.

– Ну что, все готовы? – спросила Фигля. – Если кому чего, так время до полуночи есть.

– Эй, можно войти? – раздалось от входа.

– Микульчик? – удивился я. – Тебе-то что запонадобилось на ночь глядя?

– Мне, собственно, ничего, но вот эти две дамы очень настаивали. Были готовы голышом по городу бежать, пришлось доставить.

Рядом с доктором щуплая симпатичная азиатка неопределённого возраста и некрасивая полная женщина средних лет с лицом вполне отечественным. Одетые в больничное, но очень решительные.

– Вот, восстали из капсул обе две, – сообщил Микульчик. – И сразу сюда намылились. Я бы их подержал на реабилитации денька три, но они очень торопятся.

– Мама? – спросила Джиу. – Всё получилось?

– Маманя? – спросил Степан. – Ты как в целом?

– Порусирось, доська, – кивнула азиатка.

– Говённо я, Стёпка, – вздохнула вторая и странно посмотрела на меня. – Но мы справились.

Мальчик неспешно подошёл к матери, и они крепко обнялись. Семейное сходство заметно, но мальчикам проще.