Время кобольда

***

– Погоди, сынуля, – некрасивая женщина, отстранив сына, подошла ко мне. – Кэп, ты прости, блин. Я не думала, что будет вот так.

– Мы знакомы? – удивился я. – Хотя… Кэпом меня звали в интернате. Лет прошло много, но… Кажется, Наташа? Ната… Как там бишь…

– Ната-барагоз, – смущённо призналась женщина. – Ух, я и не думала, что вспомнишь.

– Вы… То есть ты, из младшей группы была, да?

– Да, верно. А того, что было в этом, ну… Не помнишь?

– Натаса, я зе говорира. Это быр не совсем он, – укоризненно сказала азиатка.

– Ну, должна же я была проверить… Извини, Кэп, всё нормально. Точнее, странно. То есть, странно, но нормально, что странно. Не бери в голову.

– Очень хорошо понимаю, – вежливо согласился я.

– Привет, Нат, – подошла к ним чёрная девица.

– Абуто? Или как там тебя теперь.

– Отуба.

– Ах, ну да, разумеется, извини.

– Было плохо?

– Быро осень прохо, но мы справирись, – сказала азиатка. – Завидую тому, сто ты не помнис. Ты с нами или с ними?

– С вами. Степан с мамой вдвоём справятся.

– Даже не сомневайся, девчуля! – усмехнулась Наташа.

Надо же, Ната-барагоз! Тесен мир. Кажется, она в меня влюблена была в интернате. Это капельку грело, я не избалован любовью. Но делал вид, что не замечаю, конечно. Там нельзя было показать, что тебе кто-то небезразличен. Впрочем, нигде нельзя.

– Так вы идёте? Луна ждать не будет… – недовольно высказалась Фигля.

– Идём, – решительно сказала Джиу.

– Свет не зажигать, помните? – Фигля достала из наплечной сумки блёндочку.

Мою блёндочку!

– Так вот кто её тогда подрезал!

– Извини, Аспид, тебе она не за надом была. А мне в самый раз пришлась. Да и об азовке память.

– За этой шлындрой глаз да глаз! – пихнула меня в бок Клюся.

***

За подвальной дверью «Макара» сыро. Под ногами лужи, воздух влажный, с потолка капает. Нарастающий шум насосов превратился в тяжёлый низкий гул, когда мы проходили мимо толстенных стальных труб.

– Они так и молотят всё время? – спросил я у Лайсы.

– Нет, сейчас просто большая луна, – ответил вместо неё Иван. – Она тянет мёртвую воду на поверхность, а насосы её обратно закачивают. Зато болот нет, и дождь прекратился. Таков договор.

Я не стал спрашивать, чей договор. Во-первых, и так догадываюсь, во-вторых – плевать. Я не сторона этого пакта, что бы там ни думали всякие.

Сумерла встретила нас в тёмном зале, где на каменном столе стоит бронзовый трёхсвечник, а остальное теряется в полумраке. Лицо её кажется очень печальным и очень детским. Я помню, что она нейка, что бы это ни значило, но когда вижу страдающего ребёнка, в башке моей что-то закусывает. Настя считает, что я проецирую.

– Пришли, – констатировала Сумерла спокойно, – долгонько собирались.

Все промолчали.

– Что ж ты, – обратилась она к Фигле, – раньше не привела?

– Так померла я, матушка Сумерла!

– Я никому не матушка. Чего ищешь, заложное дитя?

– Не хочу быть мёртвой.

– А чего хочешь?

– Ты скажи. Я отродясь своей воли не имела.

– Врёшь, – покачала капюшоном Сумерла, – если есть «не хочу», то и «хочу» найдётся. Тебе чего, стражница?

– Понять надо, – решительно сказала Лайса.

– Чего понять-то?

– Что это, новое. К добру или к худу, и что с ним делать.

– И зачем тебе?

– Работа такая.

– А ты зачем тут, покляпый? – переключилась Сумерла на Ивана.

– Себя ищу.

– Потерял?

– Отняли.

– Бывает, – согласилась та. – А тебе, безотцовщина?

– Ничего мне от тебя не надо, нейка, – ответила мрачно Клюся. – Врезать бы тебе, конечно, за всё хорошее, да без толку ведь.

– Чего пришла тогда?

– Приглядеть, чтобы ты Аспида не обидела.

– Любишь его, что ль?

– Дура ты! Чего б понимала!

– Да где уж мне. Ладно, с этими всё понятно. А тебя давно ждала, Аспид. Чего не шёл-то?

– Говорят, ты на меня в обиде.

– Глупости говорят. Знаю, что тебе нужно, но ты всё же скажи. Так принято.

– Ребят хочу вернуть.

– Ты ж сам отдал?

– Я отдал, я и заберу.

– И платы не побоишься?

– Кто ты Балию? – спросил я.

Кажется, я начинаю понимать, как это работает. И мне это сильно не нравится.

– Неважно. Теперь я нейка, его вечная рана.

– Какую плату он запросит?

– Это не плата, Аспид. Балий устал умирать за вас.

– Так, нежить, – Клюся решительно шагнула вперед, – ты этого разговора даже не заводи! Он же дурак! Он сейчас скажет: «А давайте я за всех помру»! И помрёт!

– Клюся…

– Не клюськай! Я знаю, что тебе жизнь не мила. Но мне наплевать! Потерпишь! Да, я эгоистка!

***

– Какое же вы унылое говно!

– Эдуардик? Ты же должен в капсуле в трубочку писать и моей дочери глазки строить?

– Мы в капсулах, пап. – Настя шагнула в круг света и провела рукой сквозь стол. – Я попросила дедушку.

– Моё почтение Рыбаку, – кивнула Сумерла. – Но это всё ещё место Балия.

– Место – Балия. Время – Кобольда, – сказал Эдуард твёрдо.

– Говори, численник.

– Вы создали ад с кипящим говном. Теперь рядитесь, кому сидеть в котле, а кому дрова подбрасывать. Ах, как круто – вариться за всех в котле с говном! Но кочегары-то тоже не сильно счастливы. Мы знаем другой путь! Боль – не единственный триггер.

– Кто это «вы»? – мрачно поинтересовалась Лайса.

– Мы – Дорама! Мы создали новый мир! И не дадим людям всё испортить!

– Рюди вам рисние, да, Эдиська? – сказала, отстранив дочь, азиатка. – Без них проссе, ведь так? Засем вам эти старые нехоросые рюди, давайте заменим их на новых, хоросых, из Дорамы?

– Сэкиль, – сморщился тот. – Вы-то откуда взялись?

– А где я, по-твоему, быра?

– И вы получили, что хотели?

– Да. Теперь мы знаем.

– Уважаемая Сэкиль, при всём нашем почтении – Вы опоздали. Кобольд не нужен. Его время уходит, его фикторы перепрошиты Дорамой, его вирпы рассеялись…