Время Красной Струны

«Гони деньги, — пронеслось у меня в голове. — Ну, живо!»

Это не милиционер. Это Гарик из первого отряда, перевоплощённый Электричкой. В душе властвовал космический холод. Драться с Гариком не рискнул бы никто. И я в первую очередь.

«Вот так и заканчиваются приключения в реальной жизни», — грустно подумал я, осторожно выглядывая из-за ящика.

Предводитель серой троицы шагнул ещё раз. Этот раз оказался последним. Перед ним оказался один из моих шкафов. Он громко сопел и, судя по всему, не собирался сдвигаться ни на миллиметр. Дубинка в руке предводителя выкинула затейливый фортель и упёрлась в куполообразное пузо моего защитника.

— С дороги, — в голосе сквозили недовольные металлические нотки.

— Ка-ама-андир, — пропел шкаф. — А хто ты такой? Форма-то и у меня в хате за диваном валяется.

— Сейчас узнаешь, — лениво ответил предводитель и эффектным жестом достал книжицу в красной корочке. Пальцы щёлкнули по обложке и развернули её. Страницы были заполнены строчками до неразборчивости мелкого шрифта. В левом углу была вклеена фотография. На фотографии, как и положено, стояла фиолетовая жирная печать.

Пальцы снова щёлкнули, закрывая книжку, но счастливый обладатель повышенных прав убрать своё сокровище не успел. Сарделькообразные пальцы прищепкой защемили достояние республики.

— Ну-ка, ну-ка, — и шкаф нагнулся над книжицей.

Тут и я не утерпел и высунулся в щель между ящиком и шкафом. Я не знаю, в чём не сработало заклинание Электрички, но на книжице золотом спасительно сияло: «Удостоверение МЕНТА».

— Э! — обижено завопил шкаф, словно его обделили при продаже Родины. Мужики! Это ж подкол. Какие они менты? Это ж всего-навсего угланы!

Милиционер, стоявший слева, отодвинул Гарика назад и включил мегафон.

— Молчать!!! — рявкнул металлический голос. — Проводится спецоперация. Среди вас находятся два мальчишки и две девчонки, сбежавшие из лагеря. Выдайте их, и можете спокойно разъезжаться согласно купленным билетам. В противном случае выезд рейсовых автобусов будет задержан.

Я взглянул на часы. Стрелки показывали одну минуту шестого. Цифры на табло погасли. Я начал волноваться. Может, как и обещали эти левые милиционеры, рейс задержан. А может, автобус спокойно себе уехал.

В ушах звенело от проклятущего мегафона. Но столь могучие звуки не произвели никакого впечатления на шкафа, только что рассекретившего Гарика. Толстенные пальцы сложились в кольцо, и указательный звонко щёлкнул по краю каски. Та качнулась, поехала назад и опрокинулась с головы, глухо брякнув об пол из мраморной крошки. На всеобщее обозрение выставилась круглая голова с взъерошенным пшеничным ёжиком, носом пуговкой и разлинованным полосками пота лбом. Голубые глаза широко раскрылись то ли от испуга, то ли от удивления, что даже с милиционером могут поступить таким нехорошим образом.

Народ возмущённо зароптал и дружно шагнул вперёд. Решимость народных масс представляла собой сложный коктейль разнообразнейших чувств, смешанный в единый несокрушимый монолит. Кирпичиками его служили впитанный поколениями страх перед людьми в форме, стыд, когда на московских площадях тебя выволакивают из толпы и требуют предъявить документы, начиная от паспорта и заканчивая билетом с датой отбытия из столицы, жгучая обида на хозяина полосатой палочки, который выбрал именно твой автотранспорт для поддержания своего материального благополучия, ненависть, когда избиваемый полупьяными личностями ты видишь, как мимо важно проходит блюститель порядка, являя пример полного благодушия, холодное покалывание неопределённости, когда тебя уводят в неизвестном направлении и на твоё жалкое «За что?» презрительно цедят: «Там разберутся», осознание полного бессилия в минуты, когда в лицо врезается оглушительная боль удара резиновой дубинкой, доставшегося просто потому, что ты не успел отскочить от внезапно вспыхнувшей драки на трибунах стадиона или на концерте отечественного исполнителя, который как ни в чём не бывало продолжает ослепительно улыбаться со сцены.

— Эй, ка-амандир, — нехорошо улыбнулся первый шкаф, — ты разве ещё не понял, что ничего тебе тут не обломится.

— Два мальчика и две девочки, — даже мегафон не мог скрыть дрогнувшую неуверенность в голосе.

— Граждане, — хрипло вступил милиционер, стоящий справа от того, кто держал мегафон. — Выдайте беглецов, и дело с концом. Незачем так волноваться. Понятно вам или нет?

— Нет, — лениво пробормотал второй шкаф, который до сей минуты не проронил ни слова.

— Нет, — выкрикнула славная тётенька, стоявшая неподалёку.

— Нет, — отголосками прокатилось по толпе, разбилось на кусочки, вспыхнуло снова и возвращалось уже несокрушимыми волнами, словно многотысячное «УРА!!!» русичей, обращающих в бегство полчища монголо-татаров.

Мегафон выскользнул из вспотевших рук и испуганно звякнул, сверзившись на пол. Потом туда опустилась подошва тяжеленного сапожища, и с той минуты ободок громкоголосого устройства можно было сравнить разве что с покусанным огурцом.

— НЕ-Е-ЕТ! — рёв сотрясал стены, куда там даже десятку мегафонов.

Люди смотрели на тех, кому было положено безнаказанно поворачивать их судьбы в странных направлениях. Люди осознали, что им тоже кое-чего положено.

— НЕТ! — ответ был жёстким и единогласным. Даже неведомо как затесавшаяся сюда парочка иностранцев не стояла в стороне.

— Ноу, — важно повторял высокий и седой.

— Ньет, — вопил полный и веснушчатый.

Они смотрели друг на друга, радостно и глупо улыбаясь. А я смотрел на них. Во всей толпе лишь наша четвёрка благоразумно помалкивала, не желая выдавать в себе зачинщиков несанкционированного митинга.

Лишённый мегафона что-то кричал, но кто его мог услышать. Единый порыв подхватил толпу и заставил затопать к выходу. Серая троица позорно отступала, у дверей неожиданно превратившись в пару. Четыре тяжёлые подошвы простучали по платформе и затаились в ближайшем леске. Народ в радостном возбуждении передвигался по залу, пока не заметил то, что оказалось у него под ногами. Торжествующий гул постепенно стих, ему на смену пришла растерянная тишина.

— Выходит мы одного… того… растоптали, — ошарашено выдавил один из шкафов, так и не разлучившихся со своей коробкой.

И шкафы разом посмотрели на свои ботинки.

Народ поспешно отхлынул. На маленькой площадке я увидел распластанную груду серого рванья и пару чёрных кирзачей, выглядевших так, будто по ним проехался асфальтовый каток.

— Да не, — облегчённо выдохнул собрат нашего спасителя. — Тряпки одни. Иначе кровищи было бы… Жуть! А так пущай побегает по лесу. То-то его комары поедят.

Но хозяин испорченной формы дрожал сейчас не в природном массиве, а в душной щели между киоском и обшарпанной грязной стеной. Он в тысячный раз благодарил неведомые силы, избавившие его от неминуемой погибели, и клялся, что ни за какие шиши больше не наденет серую форму, некогда казавшуюся избавлением от всех бед.

— На второй платформе заканчивается посадка в автобус, следующий по маршруту номер сто двадцать семь.

— Наш, — прошипел Колька Сухой Паёк. — Давай, Куба, а то опять чего-нибудь стрясётся.

И мы начали протискиваться к дверям. Наше счастье, что автобус по каким-то причинам задержался. Но хватит ли нам мест, после того как туда запихнётся вся многочисленная братия, толпящаяся на вокзале.

К моему удивлению в полупустой автобус вместе с нами загрузились лишь пять старушек с большими корзинами, накрытыми белыми простынями. Десяток-другой мужиков, тоже выбравшихся на крыльцо, достал сигареты и задумчиво закурил. Праздничное настроение вновь уступало место самой обычной жизни. Затуманенные неведомыми раздумьями глаза проводили наш рейс. Оглянувшись, я ещё успел увидеть, как из вокзала пачками начал просачиваться народ и выстраиваться в длиннющую очередь к первой платформе, где через двадцать минут ожидалось прибытие транзитного автобуса, следующего до Казани.