Время любить
Шрифт:
Отдохнув и выговорившись, Гирькин еще несколько минут кидал землю в кузов. Потом заглянул туда, удовлетворенно хмыкнул и швырнул поверх лопату.
– Сегодня ты, Андрюша, работаешь со мной последний день, – добродушно сообщил он, когда они тронулись. – Я к тебе всей душой, а ты вон как обошелся со мной! «Фельетон напишу…» Сам понимаешь, зачем мне на машине соглядатай? Я люблю работать без оглядки…
– Воровать, – ввернул Андрей.
– Делать деньги, – поправил Околыч, ничуть не обидевшись. – Вот сколько ты за фельетон получишь, если вдруг напечатают? Червонец? Двадцатник? А у меня ты бы еще за месяц заработал четыре куска. Такие-то дела, правдолюбец! Не за тот ты конец, парень, хотел ухватиться. Надо брать повыше, чем я, а повыше – силенок у тебя не хватит! Думаешь, мало журналистов-зубров
– Почему же?
– Сверху стали сквозь пальцы смотреть на все наши безобразия… – философствовал Гирькин. – А где образовалась дырка, туда и лезут крысы и грызуны помельче. А тут не дырка образовалась, а взяли да саму дверь в закрома распахнули: хватай, кто хочет! Налетай, не робей, ничего не будет! И хватают все кому не лень. Рабочие тягают с предприятий, даже название им придумали – «несуны», кто повыше – хватают прямо из банка, как тот самый начальничек, что деньги называет бумагой. А они и есть для него бумага, потому что он их не зарабатывает, как я, трудом и потом, – вон лопаткой помахать не брезгую, – а просто берет сколько нужно, и вся недолга… Так что, Андрей Абросимов, лучше закрой свой клюв и не каркай на меня… Ты думаешь, весь навар идет мне в карман? Куда там! С замначальника надо поделиться, инспектору тоже на лапу положить, да вот даже шофера не желаю обидеть… А сколько коньяку приходится выставлять на даче, когда отцы-кормильцы отдохнуть ко мне пожалуют! И каждому нужно угодить, каждый должен быть довольный, а вкусы у всех разные, и потребности, и запросы… Пока в силе – не дадут меня в обиду, а погорит кто – нового нужно заново обрабатывать… Хлопотливая у меня работенка, Андрей! Говорю, я есть мелочь пузатая… – Он хохотнул и похлопал себя по объемному животу: – Брюхо-то у меня и впрямь солидное, а делами вот занимаюсь мелкими, ничтожными…
«И грязными!» – подумал Андрей, глядя на поблескивающую мутными лужами разбитую дорогу. За спиной, в прыгающем кузове, земля с шорохом просыпалась на дно. Он вспомнил, как они неделю назад с Околычем приехали в норковый зверосовхоз. Еще за километр потянуло зловонным запахом гниющих отходов животного происхождения. Директор совхоза встретил их как дорогих гостей, распорядился, чтобы накормили обедом, и христом богом просил Гирькина вывезти горы костей с территории совхоза. Даже в закрытое помещение проникал дурной запах.
– Шкурку норки дашь? – то ли в шутку, то ли всерьез сказал Околыч, но, заметив, что директор сразу помрачнел, рассмеялся: – Да я шучу, Анисим Иванович, знаю, что у тебя не выпросишь ни одного хвоста! А кости нынче же вывезем, не сомневайся!
Два рейса сделали они в совхоз за костями, которые, воротя нос в сторону, загружали в кузов рабочие. Директор жал им руки, благодарил, а Околыч на этой операции положил в карман триста рублей. Еще не опасаясь Андрея, он сам похвастался ему…
Нагревал Гирькин и женщин, сдававших ему клюкву. Старые ободранные весы, которые они возили с собой, «грешили» по желанию хозяина от трехсот граммов до килограмма. А клюква стоила недешево! Расплачивался Околыч наличными, сдатчики расписывались в составленных им ведомостях. Деньги брал по разрешению районного банка из магазинов, как он говорил, «снимал кассу». За можжевеловую настойку платил из собственного кармана, сокрушаясь, что нет в его ведомостях такой статьи дохода или расхода, по которой можно было бы ее списать…
При окончательном расчете в конторе Гирькин протянул в коридоре Андрею две полусотенные сверху.
– Бери-бери, Андрей, пригодятся, – улыбнулся он. – Поживешь с мое – поймешь, что пока у нас деньги – сила. А туалеты из золота будем строить при коммунизме, если доживем…
– Я вам и так благодарен за науку, – в ответ улыбнулся тот. – Вы сами говорили, что наука стоит дороже денег.
– Моя наука тебе, гляжу, не впрок, – покачал большой головой заготовитель.
– Как сказать…
Деньги он не взял, чем искренне удивил Гирькина.
– Я ведь от чистого сердца, – сказал он. – Поработали мы неплохо, и вообще ты мне приглянулся, а то, что мы не сошлись во взглядах на некоторые вещи, так это ерунда на постном масле… Я уже стар, чтобы меняться, а ты…
– Я,
пожалуй, сообщу в милицию про ваши дела, – решился Андрей. – Думаю, вас по головке не погладят!– Иди сообщай, – кивнул головой Околыч, и ничто в его лице не дрогнуло, разве что в глазах появился холодный блеск. – Иди прямо к начальнику, выложи ему всю подноготную… Такой, мол, Гирькин, этакий! Очень начальник удивится…
Начальник милиции не удивился, он, сидя за письменным столом, угрюмо смотрел на Андрея и молчал, пока тот рассказывал про злоупотребления Околыча. Иногда поглаживал трубку черного телефонного аппарата и кивал кудрявой головой, будто соглашаясь. Но первый вопрос, который он задал Андрею, поставил того в тупик.
– А какие у вас, молодой человек, доказательства? – спросил он.
– Весы, ведра, картошка в кузове…
– Гирькин – тертый калач, и, пока вы мне тут рассказывали, он весы привел в порядок, ведра заменил, а для того, чтобы перебрать на складе картошку и отделить ее от земли, наверное, нужно объявить общегородской субботник…
– Так что же, все так и сойдет ему с рук?
– Вы первый, кто заявил на Гирькина, – продолжал начальник милиции. – Ни одной жалобы к нам не поступало от колхозников и деревенских жителей.
Андрей подумал, что разоблачить Околыча и впрямь было бы не так-то просто. Когда он подал машину на весы, приемщик даже не заглянул в кузов, а груз потянул на тонну больше, чем было на самом деле картофеля. Две бутылки можжевеловой быстро перекочевали в карманы приемщика. Когда стали ссыпать картошку в бункер, то песок уже не так сильно бросался в глаза. А потом, очень удивив Андрея, приемщик и сам взобрался в кузов и стал лопатой сбрасывать слежавшийся песок в бункер. Приемщику тоже нужен был такой вес, который обозначен в квитанции. Сдавая машину, Андрей обнаружил в инструментальном ящике под бортом машины двухпудовую чугунную болванку. Он и не заметил, как ее туда подложил хитроумный Околыч…
– Я напишу про него в вашу газету, – сказал Андрей.
– Думаете, в газете не потребуют от вас доказательств? – заметил начальник милиции. – Наш редактор – человек осторожный…
Наверное, начальник милиции позвонил в редакцию, потому что редактор районной газеты, хотя и сделал заинтересованное лицо, явно знал, зачем пожаловал Андрей Абросимов.
– Пишите, – сказал он, выслушав того. – Это будет фельетон или статья?
– Еще не знаю, – ответил Андрей.
Глядя в ускользающие глаза редактора, он подумал, что вряд ли его фельетон увидит свет. Или редактор ему не верил, или не хотел связываться с Гирькиным. Да и начальник милиции, видно, настроил его против, заявив, что доказательств у Андрея нет.
– А не кажется вам, что фактики-то очень уж мелкие? – провожая его до дверей кабинета, сказал редактор. – Ну, заденем мы Гирькина, а другой на его месте, думаете, будет лучше работать? Люди-то не жалуются на Околыча? Наоборот, довольны, благодарят его… Возьмите хоть директора норкового совхоза.
– Надо вагонами воровать, чтобы были крупные факты? – не выдержал Андрей, вспомнив про рассказы Околыча о жуликах.
– О чем сейчас говорить? – пожал плечами редактор. – Вот напишете фельетон или корреспонденцию…
– А вы не напечатаете, – прервал его Андрей. – Вот потому околычам и вольготно живется на белом свете, что их никто не трогает!
Нехороший у него остался осадок от разговора как с начальником милиции, так и с редактором. Чужой он для них, а Гирькин свой, климовский… И наверное, они хорошо знакомы, может, тоже бывают с приезжим начальством у него на даче, млеют в сауне и наслаждаются пивом и раками в холле…
Как и в день приезда его в Климово, была суббота, и Ксения таскала на коромыслах в баню ведра с водой. Моросил мелкий дождь, девушка была в куртке и резиновых ботах. Андрей уже собрал в сумку вещи, уехать в Ленинград из Климова было нетрудно: тут часто ходили поезда, даже скоростные. Русская баня ему нравилась, он решил перед отъездом попариться. Отобрал у девушки ведра, наносил в баки воды, а она тем временем затопила печку. У крыльца лежала куча напиленных дров, он взял колун и принялся колоть сосновые и березовые поленья. Ксения, моргая заслезившимися глазами, вышла из бани, оттуда потянул едкий дым.