Время любить

– Хочешь стать знаменитой артисткой? Чтобы твои цветные фотографии юноши на стенки наклеивали? – продолжал Беззубое. – Кино – великая штука! Из г… может сделать конфетку!

– Я не люблю, когда при мне такие слова произносят, – сказала Оля.

– А ты мне нравишься! – расхохотался он. – Молодец, не лезешь в карман за словом! Уж прости меня, пожилого человека…

«Старика толстогубого…» – подумала она.

– За день так тут намаешься, что не до прекрасной словесности. Кстати, доктора утверждают, что сдерживать в себе в нашем возрасте отрицательные эмоции опасно, лучше почаще отпускать клапан… – Он снова басисто хохотнул и вдруг посерьезнел: – Я, конечно, могу попытаться из тебя сделать если, скажем, не звезду кинематографа, то хотя бы звездочку… Но для этого нам обоим нужно будет очень и очень постараться!

Оля подумала, что не слишком уважает Михаила Ильича режиссер, если позволяет себе с ней такой тон. И приходится терпеть, ведь пришла сюда по протекции… Два года назад, когда к ней, школьнице, на улице подошел помощник кинорежиссера и пригласил на телефильм, никто так с ней не разговаривал, наоборот, относились с вниманием, терпеливо учили свободно держаться под яркими лампами осветительных приборов, благодарили за каждую съемку. И часто отвозили на киносъемочной машине домой. А сейчас этот губастый старик смотрит на нее, как барышник на лошадь: улыбнись, повернись, пройдись…

– Я в одном телефильме уже снялась, – сочла нужным сообщить Оля. Назвала фильм и режиссера.

– Дерьмовый режиссер, – презрительно скривил толстые губы Беззубое. – И фильм дерьмовый… Ему у нас не доверяют снимать художественные картины, вот он и подхалтуривает на телефильме.

Фильм действительно получился серым, но услышать об этом от Беззубова было неприятно. Тем более так отозвался о своем коллеге – режиссере. Кстати, все отмечали, что Оле роль удалась, об этом даже в рецензии написали, хотя в общем фильм разругали.

– Ты в лесу совершенно одна, – вдруг понизив голос, вкрадчиво заговорил Александр Семенович. – Собираешь грибы, кругом высокие сосны, под ногами седой мох, в котором прячутся боровички… – Он развел руки, будто отстранил от себя ветви, и шагнул к Оле. – Неожиданно перед тобой появляется мужчина. Он явно под хмельком, в глазах у него похоть… Мужчина неумолимо приближается к тебе… Тебе страшно, никого рядом не видно, сердце стучит в груди, ноги слабеют… Что ты будешь делать? Только соображай быстрее – ну что ты чувствуешь? Какое твое первое движение? Убежать ты не можешь, кричать бесполезно… Ну, ну?!

Беззубое еще сделал два крупных шага к девушке, неожиданно облапил ее толстыми руками, прижал к себе – Оля почувствовала запах одеколона и пота – и впился в ее губы своими горячими мокрыми губами. В следующее мгновение Оля, сжав кулачки, больно толкнула его в жирную грудь, потом изо всей силы наотмашь ударила ладонью по лицу.

– Ублюдок! Негодяй! – выкрикнула она.

– Это ты мне? – опешил он.

Вытерев рукавом рубашки губы и глядя с отвращением на Беззубова, она сказала:

– Первая реакция… А если бы этот подонок продолжал и дальше, я ему оба глаза бы выцарапала…

– Это же игра… – озадаченно пробормотал режиссер, потирая покрасневшую щеку.

– Конечно, – улыбнулась Оля. – Иначе бы я закричала, и вся бы студия сюда сбежалась.

– Реакция у тебя, конечно, хорошая, а вот грудь, голубушка, маловата для героини моего фильма, – с мстительной ноткой в голосе произнес Беззубое.

– Надеюсь, Михаил Ильич подберет вам подходящую телку, – сказала Оля и, не попрощавшись, с горящим лицом и сверкающими от гнева глазами выскочила из павильона.

Минут десять она плутала в длинных коридорах студии, пока не добралась до гардероба. Сначала ей стало смешно, когда она вспомнила круглое, с багровой щекой лицо режиссера, потом еще больше разозлилась. И на себя, что пошла на студию, и на Бобрикова, пославшего ее туда, и на жирного Беззубова. Ее передернуло от отвращения, она достала из сумочки платок, побрызгала на него из флакона духами и тщательно вытерла лицо… Да, собственно, ничего особенного и не произошло: режиссер экспромтом провел с ней сцену встречи подонка с девушкой в лесу… Но она-то видела, какие у него при этом были глаза, как его толстые волосатые лапы ощупывали ее тело, а эти мокрые губы… Бр-р! Ася Цветкова рассказывала о своих любовных приключениях с юмором, как будто в этом ничего особенного нет. А приключений у нее хватало.

В институт Оля успела на последние две лекции. Староста выразительно посмотрел на нее, но ничего сказать не успел, так как зазвенел звонок. Делая вид, что внимательно слушает преподавателя, Оля машинально чертила в конспекте профили Немировича-Данченко, Станиславского и самого лектора в коричневых роговых очках. Сидящая рядом Ася Цветкова с любопытством поглядывала на подругу, у нее так и вертелся на языке вопрос: мол, как там, на студии? Оля упорно делала вид, что не замечает ее красноречивых взглядов. Ася выше Оли, у нее короткая прическа, широко поставленные, чуть раскосые глаза с накрашенными ресницами, большой чувственный рот, всегда ярко напомаженный. Она принадлежала как раз к тому типу современных девушек, который не нравился Бобрикову: плечи шире бедер, какая-то мальчишеская угловатость во всей фигуре. И вместе с тем Ася симпатичная, особенно обаятельная у нее улыбка. Киношники говорили, что у нее очень характерное, фотогеничное лицо. И давали ей маленькие эпизодические роли простушек.

После лекции они зашли на Литейном в маленькое кафе «Гном». Народу в это время здесь было мало.

– Не томи душу, Олька, рассказывай, – не выдержала Ася. – Дали тебе главную роль? Пригласили на пробы?

– Режиссер сказал, что у меня маленькая грудь, – улыбнулась Оля.

– Кретин! Где у него глаза? – рассердилась Ася. – У тебя классическая грудь… Я слышала, что этот боров обожает толстух.

– Пять минут поговорили, и он полез, толстогубый урод, целоваться, – продолжала Оля. – Как для дурочки разыграл какой-то детский эпизод: встреча в лесу с насильником…

– Это на него похоже!..

– Я залепила ему по толстой физиономии пощечину…

– Ну ты даешь, Олька!

– Но каков Бобриков-то? – думая о другом, сказала Оля. – Не знаю, что он наговорил про меня этому Беззубову… Кстати, что бросается в глаза в его лице, так это губы: красные, толстые, мокрые… Фу! Гадость!

– Оленька, с твоим характером не сниматься тебе в кино, – заметила Ася, отхлебывая из маленькой фарфоровой чашечки горячий кофе.

– По-твоему, я должна была изобразить покорную селянку? Опуститься на мох?.. Тьфу! На пол?..

– Кинорежиссера по физиономии… – покачала головой подруга. – Я такого еще не слышала!

– Реакцию мою он похвалил… – улыбнулась Оля.

– Беззубов – очень влиятельный человек на студии…

В окно ударил порыв ветра, задребезжало стекло. Буфетчица из стеклянной банки засыпала в кофейный агрегат зерна. Машина с чавканьем поглощала их, от нее поднимался к потолку легкий пар. Приятный запах молотого кофе вдруг напомнил Оле жаркое лето, колышущиеся и гудящие от пчелиного звона зеленые поля, над которыми медленно плыли белые облака… Из всех времен года она больше всего любила лето.

– Я стояла перед ним в павильоне, а он рассматривал меня… – стала рассказывать Оля. – И мне вдруг пришло на ум, что он хозяин, а я раба на невольничьем рынке, которую покупают… Очень, я тебе скажу, неприятное ощущение.

– Начинать, Олька, всегда трудно, об этом пишут в своих мемуарах все знаменитые артисты театра и кино. Зато потом, став популярной звездой, актриса диктует свои условия…

– Ты имеешь в виду на Западе?

– Не думаю, чтобы Беззубов, например, разговаривал с Гурченко или с Симоновой так же, как с тобой.