Время любить

— Если что, если ни дай Бог кто, если не так — ищи Григория! Понял?! Ищи Гришу Корина! Придешь или позвонишь в Промстройбанк, там сразу найдут. Понял, Серега?!

До обеда Кошкин дожил, как узник концлагеря. Голова напоминала ту самую боеголовку за секунду до взрыва. Хватило глупости еще и за пивом ходку сделать. Ох уж эта русская пьянка. После обеда чуть отпустило, но мир прекраснее не стал. Пришедший под вечер Дорохов мгновенно оценил обстановку и сбегал вниз на пост, где в сейфе дежурила заветная фляжка. Кошкин откровенно поморщился, увидев, как он наплескал ему полстакана в лекарственных целях.

— Нет, ты, Сергей, не пренебрегай. Так и сердце может заклинить, инсульт и прочие непроизводственные травмы нажить недолго. Разве можно так над организмом издеваться? Дед мой, потомственный казак, говаривал, бывало: за похмельную рюмку только шашку отдавать нельзя.

— Да я уж скоро алкоголиком стану. Вторая стадия обеспечена.

— Мусоргскому это не мешало быть гениальным композитором, — обосновал Дорохов и сам удивился своим познаниям.

— Спасибо, друг, утешил.

— Ты все-таки накати, я тут новую идею принес, ты мне живой нужен. Протолкни ее, родимую, а я тебе еще морсика накапаю, Наталья из клюквы сварила. Тоже природная микстура. Давай, брат.

При слове «брат» Кошкин глубоко вздохнул и на выдохе опрокинул содержимое стакана внутрь. Водка показалась по вкусу застоявшейся в трубах водопроводной водой, и, если бы не чудный рубиновый морс в следующем стакане, непременно вернулась бы обратно.

Дорохов удовлетворенно крякнул вместо Кошкина и даже отер губы.

— Себе, — напомнил Сергей Павлович, но Дорохов отрицательно покачал головой с видом безнадежно больного человека.

— Я ж тебе говорю, есть у меня некоторые соображения.

— Китаева спасать будем? — дошло до Кошкина, и он обреченно налил себе вторую дозу.

— Будем, брат, на хрена ты тогда машину свою мастерил. В любви, как я понял, с нее толку мало, так, может, хоть на войне пригодится.

— Излагай, — занюхал рукавом Кошкин. — Хотя, если честно, я разочаровался в собственном проекте. Сначала это была просто мечта, но мечта должна быть обоснована светлыми побуждениями, а я тут пытаюсь сам у себя жену отбить.

— Не у себя, а у Рузского, — поправил Дорохов.

— Жена Рузского — это уже не моя жена. Вот если б, прости Господи, она умерла, скажем, от рака, а я в горе и печали бросился спасать ее в прошлое, предупредил бы развитие опухоли на ранней стадии, или притаранил лекарство из будущего — совсем другой расклад. А в моем случае безнадежно больным являюсь я сам.

— Ты, Серега, русскую хандру подхватил, пасмурно на улице. Изобретение твое… Я даже не знаю, с чем сравнить. Атомная бомба по сравнению с ним пустяк, и — пустяк убийственный.

— Еще неизвестно, какой вред можно причинить людям, используя кнопки на этом пульте.

— Ладно, я сейчас не хочу с тобой спорить, я хочу у тебя индульгенцию получить…

— Индульгенцию?

— Ну да, у меня, Серега, есть карабин СКС. Зарегистрированный, все, как полагается.

— И ты хочешь с этим карабином начать охоту на снайпера, — Кошкин вздохнул так печально, что Василий Данилович снова наполнил его стакан.

— Да не надо, хватит, — раздраженно отмахнулся Сергей Павлович, — меня уж можно в кунсткамере выставлять, как заспиртованного уродца.

— Вот, смотри, я тут некоторые чертежи набросал. По траекториям и карте местности я точно вычислил, где мог находиться снайпер в обоих случаях. И до нашего появления в истории и после него. Он не был в доме, где мы накрыли боевиков, он сразу находился в зеленке. Скорее всего в момент начала стрельбы во второй раз он находился как раз напротив дома, начал менять позицию вдоль дороги, оставаясь невидимым для наших бойцов…

— Я все равно в этих стрелках, точках и пунктирах ничего не понимаю. Верю на слово, — отмахнулся Кошкин. — Чего ты хочешь от меня, Вась? Чтоб я тебя с карабином, который ты, конечно, уже перетащил в сейф, что стоит у стола дежурного, отправил спасать твоего Китаева? Да делай, что хочешь. Мне не то чтобы все равно, я просто почему-то очень устал. Знаешь, Вась, захотелось вдруг хоть немного пожить для себя, поехать к морю… Я не помню, когда последний раз видел море, я не помню, когда хотя бы задней мыслью не помнил о работе… — еще немножко и Кошкин заплакал бы от жалости к себе.

Дорохов этого ему не позволил.

— Вот и отдохни, Сергей Павлович, плюнь на все, потребуй отпуск и валяй куда-нибудь в Крым, Сочи, в Испанию, в Таиланд, чтоб тебя замассажировали до полного изнеможения! А меня отправь на три-четыре часа к моим любимым чехам! Я убью этого гада, и никто никогда не предъявит тебе по этому поводу никаких претензий.

— Хорошо, — Кошкин покрутил в руках пульт, — ты только сам обязательно возвращайся. У меня, Вася, получается, кроме тебя и Мариловны никого нету. Марченко только.

— Ты ему-то про свой прибор рассказал?

— Нет. Думал, проведу положительные испытания, уж потом. А положительных, как видишь, не получается.

— Как же, а Мариловна?

— Ну, там свои следы пришлось заметать. Мне вот интересно: Амалия Гвидоновна нас помнит или нет?

— Эта? Эта тетя, как в песне, то, что было не со мной, вспомнит.

* * *

Низкая, глухая облачность. Поэтому темнота. Как тут не вспомнить о приборе ночного видения? Без кошачьего или совиного глаза здесь делать нечего. Дорохов тенью в ночи крался вдоль дороги. В коленях гулял предательский мандраж, отчего он боялся ступить как-нибудь не так, и в результате получалось еще хуже: то ветка под ногой хрустнет, то задетый кустарник «загуляет»… «Слон, слон, слон! Старый слон!», — мысленно ругал себя Дорохов и замирал, прижимая вспотевшую ладонь к камуфляжу, перехватив СКС в другую руку. А ведь совсем недавно сам учил молодых ходить бесшумно. Еще издевался: заставлял надевать противогазы и «змеиться» по густым кустарникам, каменистым склонам. А в противогазах они действительно были похожи на молодых неуклюжих слонов с широко открытыми от испуга глазами.

А теперь сам каждый пятый шаг делал неправильно. Нет, для любой теории нужна постоянная практика. Хоть бы Бог включил настольную лампу, а то никакой тебе луны! Спит и укрылся мягкой нестиранной периной серых облаков. Ничего, утром пополощет…

Рука уже не находила нужной сухости на одежде. Бессмысленно было тереть ее хоть об штанины, хоть об куртку. Вспотел насквозь. Забытое волнение распирало организм, по каплям сочилось через поры, липкой солью разъедало глаза. Надо же так постареть!

Где-то в поселке заблажили собаки. С подвывом, словно увидели мертвых хозяев. Дорохов не испугался, наоборот — успокоился. В некоторых домах тускло мерцал, качался, играл с тенями огонь то ли керосинок, то ли свечей. В других увереннее лимонились небольшие лампы, хозяева ушлые: купили, выменяли или украли у военных аккумуляторы. Бензоагрегаты нигде не урчали, в том числе и там, где сейчас спал тревожным сном батальон Дорохова, и откуда двигалась группа Китаева. Их еще не было слышно.

До расчетной точки оставалось метров триста и полчаса времени. Майор заставил себя дышать глубоко, но очень медленно. В воздухе пахло войной и почему-то сыром. Твердым и долго сохраняющимся.