Время любить

— Вам знаком паровоз братьев Черепановых? — перебил просветительскую тираду Яковлева Бекхан.

— А что?

— Так вот, прежде чем появились современные тепловозы и электровозы, была сначала паровая самодвижущаяся телега крепостных мастеров братьев Черепановых. И ездила она на расстояние всего три с половиной километра.

— Вы хотите сказать, что на столе Кошкина стоит эта самая тележка… — Вадим Григорьевич вдруг вспомнил, что когда-то был комсоргом МГТУ им. Баумана.

— Да, и перемещается она во времени.

— Откуда вы знаете?

— Катался на ней, как случайный пассажир. А вот если узнают ваши друзья из ФСБ, которые сейчас пытаются щелкать фотоаппаратами, вы никогда этот прибор не увидите, богатым не станете, генеральным тоже… И вообще никем не станете.

Вадим Григорьевич помрачнел. Сдавив пальцами виски, в которых назойливо застучала фамилия Кошкина, он, как первоклассник у незнакомого дяди, спросил:

— Вы точно не из разведки? Ну, какой-нибудь там… Может, Саудовской Аравии. Или Палестины… Хрен знает.

— Нет. Я вообще ниоткуда. Меня нет. Хотя вот мой паспорт, посмотрите и успокойтесь. Но для любых органов власти меня нет, хотя одновременно я есть. И у меня есть деньги. Представьте себе, что я умер уже два раза. Первый раз меня взорвали, второй раз пристрелили дуплетом. Я это четко помню, каждое мгновение боли. Но я жив. Хотя где-то в Чечне есть как минимум две моих могилы. Даже по телевидению передавали об устранении разведчиками известного полевого командира… — в темных глазах полыхнула злоба, золотой оскал подсветил ей.

— Вы же сказали, что вы ни в чем не замешаны?

— Именно так, Вадим Григорьевич, как не может быть замешан в чем-либо мертвец! В конце концов, даже с юридической точки зрения расстреливать меня неправомерно. Я понимаю, что для вас это звучит, как бред сумасшедшего, особенно, когда вы чувствуете, что я говорю неуверенно. Но как может говорить человек, у которого прострелена челюсть, и ему пришлось заново учиться ворочать остатками языка? Зато я теперь почти без акцента говорю по-русски. И знаете, прочитал много книг. Просто не вылажу из ленинской библиотеки. А в технической тоже не один день штаны протирал.

— Похвально, — буркнул Яковлев, который вдруг почувствовал ростки мистического страха в душе, и больше всего мечтал, чтобы этого разговора никогда не было.

— Не бойтесь. — Бекхан считывал внутреннее состояние Вадима Григорьевича, как сканер. — Я больше никого не хочу убивать, никому не хочу угрожать, кроме одного, быть может, человека… Я просто хочу вернуть себе самого себя. Хотя бы что-то одно: либо свою смерть, одну из двух, либо свою жизнь, потому что последние пять лет я не помню, я также хочу найти своего младшего брата, о котором ничего не знаю, я хочу понять смысл, всего что происходило, происходит, и будет происходить.

— Тогда вам надо занять очередь в небесной канцелярии, запишитесь у секретаря. На последние вопросы ответы можно найти только там. — Вадим Григорьевич иронизировал, но уже понял, что избавиться от этого человека не получится.

— Может и так, господин Яковлев, но разве вас не волнуют те же самые вопросы? Хотя бы на ближайшую перспективу в свете предстоящей смены руководства?

— Значит, вы утверждаете, что на вашу судьбу повлияла машина времени, изобретенная посредственным советским инженером Кошкиным?

— Он не посредственный. Он талантливый, и вы это прекрасно знаете. А судьбы у меня нет! Как бы вам еще понятнее объяснить. Ну представьте себе, что вы сели в поезд, а там с вами случилось несчастье: вы ударились головой и впали в кому. А когда пришли в себя, то очутились на незнакомой станции, в районной больничке, куда вас сдали сердобольные проводники и пассажиры. Вы пришли в себя, и не помните ничего, кроме того момента когда теряли сознание. И еще лицо человека…

— Кошкина? — догадался Вадим Григорьевич.

— Ну вот, вы уже начинаете понимать.

— Что вы от меня хотите? Я не смогу вынести из лаборатории машину времени, паровоз Черепановых или как там она называется. Я даже паршивый конденсатор не стану выносить!

— Не надо, успокойтесь, — негромкий, но властный голос Бекхана, заставил Владимира Яковлевича замолчать. — Примите меня на работу, каким-нибудь лаборантом. До войны я окончил машиностроительный техникум. Так что на лаборанта потяну. При этом платить буду вам я. За первый месяц сто тысяч долларов, за второй — тоже… А если все получится, то обещаю вам, что мы оба разбогатеем.

— У вас что, счет в швейцарском банке?

— Нет, у меня счет в лесу под Ведено. И я хочу найти пару схронов, чтобы получить оттуда свою зарплату. Страховые выплаты по двойному тарифу, за две смерти сразу.

— Но у нас есть предписание о проверке всех поступающих на работу, за вами все равно будут следить.

— Пусть, мне кажется, я вам ясно и четко сказал, что не собираюсь нарушать закон. Документы у меня в порядке. Ваших знаний хватит, чтобы разобраться с машиной Кошкина?

— У меня высшее техническое образование, но это не мое направление. Потребуется время…

— Я ждал пять лет, а последний год я искал. Поэтому я умею ждать. На ваше имя открыт счет в Промстройбанке, там оговоренная нами сумма.

— Но я еще не дал согласие? — Яковлев сам не знал, возражает он или нет, чужая воля парализовала его. В любом случае, он рассчитывал на тайм-аут, а уж потом он разберется, что со всем этим делать. Но маленький червячок страха, поселившийся в его сознании, шептал ему: никуда ты, Вадим, от этого человека не денешься. Да и кто знает, уже оправдывал свои будущие действия заместитель по общим вопросам, может, и не помешает хороший напарник, у которого четко определенные интересы, не входящие в противоречие с его собственными интересами.

— Я могу обратиться к другому человеку, но тогда проиграем мы оба, — спокойно заметил Бекхан.

Нужно было только определить грани сотрудничества и, вытерев в очередной раз пот с лысины, Яковлев прощупал характер будущих отношений:

— Я должен быть уверен в своей безопасности, и не потерплю, чтобы мне диктовали.

— Любого, кто будет угрожать вашей жизни, вашему благополучию и здоровью, я убью, — Бекхан сделал театральную паузу, чтобы Вадим Григорьевич, пряча глаза, мог оценить уверенное и необратимое звучание этой фразы. — Что касается «диктовать», то мы с вами с этого момента партнеры, при этом, вы — начальник, а я — подчиненный. Если позволите, я буду вам только подсказывать, потому как посвящен в существо вопроса чуть больше вас.