Время любить

— Седой такой старикашка, хи-хи, с крючковатым носом? — переспросил Асиф, словно был в тот момент рядом, но это не насторожило Усмана.

— Ага, с крючковатым носом! Я еще завалю сто таких старикашек и у меня всегда будут доллары. Их еще много в этом городе, а когда богатые старики кончатся в этом городе, я поеду в другой… — пролепетал, погружаясь в героиновое безумие Усман.

— Хорошо! Смелый Усман! Джигит! — кивнул в закатывающиеся зрачки Асиф и вышел из подсобки, нажимая на кнопки своего мобильного телефона. — Алле, человек, который убил адвоката лежит в моей подсобке. Нет, ближайшие два часа он никуда не уйдет. Харащё…

Через полчаса к рынку, где находилась овощная лавка Асифа подъехали два джипа. Четверо мужчин в цветастых рубахах, негромко разговаривая на шамхорском диалекте азербайджанского языка, даже не скрывая от посторонних глаз, вытащили из подсобки бесчувственное тело Усмана и бросили его в багажное отделение одного из автомобилей. Пока они несли его, из нагрудного кармана рубахи выпала пачка долларов. Асиф, семенивший рядом, подобрал ее и бережно пробежав по ребристому краю толстыми пальчиками, сунул в такой же карман своей рубахи. Потом вернулся в подсобку и взял кожаную куртку, что осталась на лежаке. Товарный вид у нее был не очень, но на что-нибудь она еще сгодится. Можно, к примеру, отдать таджику, который работает грузчиком. Вместо зарплаты.

* * *

Теплоход медленно, но уверенно поднимался против течения могучей реки. Ра, Итиль, Волга… Издалека, долго… Благодаря каналу можно подняться от Астрахани до Москвы. Астраханского ханства будто и не было никогда. От Волжской Булгарии — только археологические памятники, упоминания в исторических документах и голубоглазые татары в Казани. От Руси да России — все остальное: от тихого, но приметного историческим убийством Углича до Родины-матери на Мамаевом кургане.

Двое молодых людей целыми днями стоят на верхней палубе, любуясь проплывающими за бортом пейзажами. Взявшись за руки, склонив друг к другу головы, они восхищенно смотрят в постоянно открывающиеся, сменяющие друг друга бесконечные дали, на тихие поселки, на высокие колокольни, на остатки крепостей и разговаривают. Если невольно или специально подслушать их, то покажется, что не взирая на смену дней они говорят об одном и том же.

— Я никогда не думала, что Россия такая большая, — шепчет Айза, стесняясь своего незнания, — отец рассказывал, что имам Шамиль после пленения путешествовал по России и был поражен ее просторами. И мама тоже рассказывала. Детям в школе. Пока не запретили.

— Я тоже не думал… — шепчет Алейхан, вдыхая аромат ее волос и закрывая от счастья и накатывающей нежности глаза.

— Это хорошо, что мы выбрали теплоход.

— Хорошо.

— Представляешь, люди всю жизнь живут на берегу этой реки… Вон в том маленьком домике!

— И ходят ловить рыбу!

— Да причем тут рыба, Алейхан! У них есть свой дом на берегу реки! Понимаешь?!

— Понимаю.

— Ничего ты не понимаешь, — она трется головой о его плечо, на котором еще несколько месяцев кряду будет исчезать след от приклада.

И если в большом русском городе стражи порядка проверят паспорт Алейхана, а бывалые вояки поглядят на этот знак войны да на указательный палец, то не миновать ему тюрьмы и долгих суровых допросов. Но сейчас он ничего не хочет знать, кроме того, что рядом с ним Айза, а впереди огромная Россия, где человек может потеряться, как искра в млечном пути.

— Ты бы хотел всю жизнь прожить на берегу великой реки?

— Я хотел бы всю жизнь прожить рядом с тобой, качать на руках наших детей и любить тебя до последнего вздоха! И хотел бы умереть первым, потому что я твоей смерти все равно не переживу.

— Все мужчины эгоисты.

— Почему?

— Все лучшее выбирают себе, даже смерть. Значит, ты умрешь у меня на руках, я тебя буду оплакивать, а потом сойду с ума от тоски?

— Гм…

— Надо, чтобы мы умерли в один день и даже в один час. Согласен?

— Да, я буду молить об этом Аллаха…

— Сначала моли Его о том, чтобы у нас была долгая и счастливая жизнь.

— Знаешь, когда Бекхан замахнулся на меня дедовским кинжалом, мне не было страшно. Мне было горько оттого, что это брат поднял на меня руку. Брат, которого я любил больше самого себя и которому верил. Мне не было страшно. А теперь, если кто-нибудь замахнется на меня кинжалом, мне будет страшно, потому что я не хочу покидать тебя, Айза.

— Спасибо…

— За что?

— За то, что ты любишь меня больше жизни… и больше смерти.

— Говорят, что мужчина не должен так сильно открывать свое сердце женщине, это проявление слабости.

— Это дураки придумали. Они сами любить не умеют, а других учат.

— Бекхан меня так учил. Все переживал, что я тебе много уделяю внимания, много думаю о тебе. У меня до сих пор перед глазами его гаснущий удивленный взгляд. Это колдовство какое-то. Он заносит надо мной кинжал, а его грудь разрывается, словно ее прострелили!

— Ты говорил… Прости, мне страшно об этом слушать. Отец никогда не рассказывал мне о войне, даже когда я его об этом просила.

— Извини, я больше не буду.

— Ничего… Я хоть и дочь своего народа, но эта война мне противна. Я никогда не верила, что она была войной за народ и для народа… — с минуту Айза помолчала, прислушиваясь к себе. — Вот стою сейчас без чадры, что сказал бы твой брат?

— Ты никогда не скрывала от меня волосы и руки.

— Отец не требовал от меня. Я сама одевала, когда выходила на улицу. А к тебе я привыкла с детства.

— Сейчас не надо выделяться. Пусть на нас поменьше обращают внимания. Но ты и в чадре красивая. В чадре ты похожа на Мариам, так, как ее изображают в русских храмах.

— Мне кажется, все женщины, все матери, которые любят своих детей немного на нее похожи. Отец прячет в сундуке икону из разрушенного русского храма. Рядом со своей медалью. Я спросила зачем, а он сказал: Бог поругаем не бывает, веру нельзя топтать сапогами, даже если она чужая. В конце концов, даже по нашей вере это Мать пророка. Можно ее изображать или нет — другой вопрос, особенно, когда лик Её уже смотрит на тебя немного печальными глазами.

— Иногда мне кажется, что до этого времени у меня не было жизни. Был какой-то страшный сон. И я все время боялся проснуться мертвым. А теперь думаю, был ли я тогда живым? Может быть, правда: в образе этого инженера ко мне приходил Джабраил?

— Может быть.

— Я теперь ничего точно не знаю. Кроме одного…

— ?

— Я люблю тебя.

— А я тебя. Говорят, в Сибири тоже есть великие реки. Мы их увидим?

— Возьмем билеты на теплоход и увидим.