Время любить

— Не знаком, — признался Кошкин, — хотя Геделя, конечно, в институте полистал.

— А в конце восьмидесятых, на волне перестройки, проскочили переводы Торна. Но там уж, совсем нереально. Даже на уровне теории слабовато. Норы он в пространстве рыть собирался. Влез в такую нору в настоящем, а вылез при создании особых условий в прошлом.

— Я Кита Торна читал. Кое-что из его выкладок мне пригодилось. Но путь у меня был более обыденный. Я для начала отмел все уже существующие наработки и модели. Они, как известно, требуют огромных площадей и энергии нескольких ядерных взрывов. Потом я, как и многие, увлекся летающими тарелками, уфологией. Начитался Казанцева. Добрая советская фантастика. Короче, коммунизм на Марсе. Но главное, из всех свидетельств получалось, что летательные аппараты инопланетян сравнительно небольших размеров. А это значит, что, как минимум, речь идет о топологическом типе двигателя. Летай они по-нашему, им бы пришлось, как ты знаешь, Михаил Иванович, таскать за собой заправщик размером с Луну, а то и больше. Так я понял, что задачу следует решать не в максимуме, а в минимуме, но «холодный» термоядерный синтез, как дорогостоящее удовольствие я сразу отбросил. Решение нужно было искать на квантовом уровне, но доступными средствами. Как говорится: ларчик открывается просто. Когда-то в детстве я засмотрелся на сильную грозу, меня поразило скопление энергии, прошивающее пространство. Разряд в одной точке. Мне тогда пришла мысль, что прошивает она не только пространство, но и время, потому как неразрывность их сама собой разумеется. Предположил, что в природе возникают спонтанные «машины времени», а кое-где, где удерживается должная кривизна пространства-времени, эта дыра может быть долгоиграющей. Это могут быть своеобразные выбросы хрональных зарядов. В пользу данной версии говорят также десятки необъяснимых случаев, когда люди или техника, ничего не подозревая, попадали в такие туннели. Это был второй толчок. Разумеется, параллельно я зачитывался монографиями по истории. Особенно, что касается загадок. И тут меня озарило: не было никаких древних цивилизаций! Не было! Ни гипербореев, ни Атлантиды, ни египетских пирамид, ни дошумерских сверхдостижений…

— Как не было? Стоят же пирамиды…

— Да стоят-то, стоят! Вопрос в другом: кто их ставил?! Он и у историков и у археологов этот вопрос свербит: откуда у древних современные технологии? Поэтому-то за главную рабочую гипотезу я принял следующее: древние цивилизации надо искать не в прошлом, а в будущем. Образно говоря, наши историки идут по трассе с односторонним движением, и не догадываются, что можно нарушить правила и развернуться на сто восемьдесят градусов.

— Интересно.

— Каково нынче население планеты? Шесть миллиардов. А через сто лет? Проблема перенаселения, нехватки ресурсов. Техногенные цивилизации решают такие проблемы, кроме всего прочего, способом расширения ойкумены. И если невозможно расширить ее экстенсивно, то копайте вглубь. Там, в прошлом, решение массы проблем! Навалом чистой воды, воздуха, а главное территории и экологически чистых продуктов. Заселяйся, если можешь туда попасть! Десять тысяч лет назад, двадцать, сорок! Неандертальцы сами от страха вымрут. А хочешь — селись в парк юрского периода. Ящеров можно, как бесперспективную ветвь, в целях спасения человечества, зачистить. Вот вам и древние сверхразвитые цивилизации. Вот вам и сбитые влет птеродактили! И кто знает, может линии времени таким образом закольцованы. Мы считаем, там начало, а там и закат. Такая «шамбала» получается, Михаил Иванович. Ищешь вчерашний день? Проверь в завтрашнем.

— Ух ты, — в глазах генерального конструктора полыхнуло вечное пламя неутомимого искателя. — Жаль, стар я уже. Всю жизнь ковал наперегонки с кем-нибудь оружие, а вот теперь так захотелось покопаться в твоих загадках.

— Мы считаем, что прошлое влияет на настоящее и будущее, и это верно. Тут нам и причинно-следственные связи и теория относительности подпоют. Но почему не принять хотя бы за недоказанную теорему, что и будущее влияет на прошлое? Это же так элементарно.

— Знаешь, Сереж, когда я в конце тридцатых мечтал строить ракеты, я ведь, вслед за Циолковским, надеялся покорять космические пространства. То есть тянулся к будущему. Но получилось так, что пришлось делать реактивные снаряды, чтоб они сыпались на головы фрицев. Эх, как я просился на фронт! Но кому-то надо было собирать БМ-13. «Катюши», помнишь? Совесть мою успокоил капитан Флеров. Да-да, тот самый. Он дал мне пострелять по мишени из пистолета «ТТ», и высчитал, сколько я смогу убить фрицев за месяц при самом удачном стечении обстоятельств, если меня, очкарика, не убьют в первом бою. А потом попросил меня рассчитать сколько примерно погибнет фашистов, если, скажем, полк, находящийся на позициях, попал в зону сплошного поражения наших снарядов. Даже при относительных, примерных подсчетах…

— Представляю, — присвистнул, опережая, Кошкин.

— Ага, но я отвлекся. Мысль-то какая? Вылетела! А! Ну так вот, думали мы о будущем, а пригодилось в настоящем. Тоже под твою теорию, хоть с натяжкой, но подходит. Я, правда, первых наших ракетчиков, не застал. Лангемака, Клейменова и других. В тридцать восьмом их расстреляли. За связь с Тухачевским. Эти маршалы своих подчиненных, как провинившиеся девочки в гимназии, сдавали. Но с Владимиром Андреевичем Артемьевым поработать довелось… Он, кстати, от Тухачевского был не в восторге. Зажравшийся барыга и садист был этот маршал, да и Сталина он, правда, свергнуть хотел. Другое дело, что хотел и болтал об этом, а до дела, может быть, и не дошло бы. Ну да бес с ним. Что я все о своем! Старческие излияния, понимаешь. Я ж тебя послушать хотел.

— Михаил Иванович, вы ж впервые за столько лет рассказывать начали. За вами мемуары записывать.

— Скажешь тоже… Рассказчик я не ахти какой. Да и кому оно теперь надо? Вот проблемы бразильской семьи — это актуально, размер груди какой-нибудь голливудской дивы — это интересно. А нам, Сереж, дозволительно девятого мая орденами побряцать, кто ходить может — по брусчатке мимо мавзолея прогуляться, и айда обратно — по хрущебам кефир пить. Это хорошо еще — что в России. А где-нибудь в Риге могут и в морду дать, если с советским орденом на груди выйдешь.

И Кошкин и Марченко одновременно печально вздохнули.

— Лучше говорить о топологии, вам же волноваться нельзя, — вспомнил Кошкин.

— Да уж, давай про машину времени!

— Я, конечно, не против такого названия, хотя принципиально оно неверно. Так можно любой конденсатор, где есть электромагнитное поле, назвать машиной времени. Время, как говорил, по-моему, Аристотель, мера изменения вещей. А я бы добавил, что, в первую голову, это мера изменения людей. Бог ждет от нас не строительства материи, а строительства духа! В этой мысли я еще больше укрепился после беседы с Авелем. Был ли этот разговор только в моем сознании, или — какой-нибудь запредельной реальности…

В этот момент дверь палаты широко и довольно шумно раскрылась. На пороге сияла улыбками деловая чета Рузских-Варламовых. У каждого в руках было по огромного букету красных роз, словно они пришли к двум счастливым роженицам, а за их спинами маячил суровый Грум с двумя пакетами деликатесов (как чуть позже выяснилось). После традиционных расспросов о состоянии здоровья, обязательного уточнения деталей недавних событий (при этом Паткевич предпочел сосредоточенно смотреть в окно, а Елена Андреевна сыпать ругательными прилагательными в его сторону) разговор перешел в серьезное русло.

— Слушай, Сергей Павлович, откуда ты взял, что мне надо пройти обследование?

— Трансцендентные знания, — улыбнулся Кошкин.

— Ну не юли. Ты что — экстрасенс? Мы, вот, прорвались сюда на взятках и напоре, потому как завтра в Германию летим. Там, говорят, лейкоз в ранних стадиях хорошо лечат. Пересадка косного мозга, стволовые клетки и все такое… Клиника солидная, где Раиса Горбачева… Умерла. Колись, давай, откуда данные? Я ж у врачей лет десять не был.

— Правда, оттуда, — показал глазами на потолок Сергей Павлович.

На минуту в палате повисла тревожная тишина. Потом Владимир Юрьевич собрался с мыслями.

— Ты на машине проверял?

— Да нет… Вроде… Но врать не буду, она здесь тоже какую-то роль сыграла. Помяли мы, наверное, своими неаккуратными руками ленту времени.

— Тогда уж, может, ты мне все до конца скажешь? Какой там прогноз в небесной канцелярии на Рузского? Тебя ж оттуда не зря отпустили?

— Правда — не знаю. Мы с тобой, Владимир Юрьевич, дальше трех лет не заглядывали.