Время любить

— Ты можешь теперь стать известным. Нобелевским лауреатом. — Лена посмотрела на Кошкина с явным уважением, может, и мелькнуло в ее коммерчески перестроенном мозге, что — именно — она несколько лет назад потеряла, но только мелькнуло…

— Банальное решение…

— Ты что? Изобрел машину времени, чтобы закрыть ее в секретном военном ящике? Это достижение всего человечества!

Кошкин вдруг не на шутку разозлился, он, словно не с бывшей женой разговаривал, а с клерком из министерства иностранных дел.

— Хренушки! Ты же знаешь, я квасной патриот, человечество не стоит того, чтобы ради него расшибаться и класть жизнь на алтарь науки. Все изобретения человечество использовало либо для убийства себе подобных, либо для того, чтобы заднице было мягче. Человечества нет! Есть общество зажравшихся потребителей и маргинальной нищеты! И даже для собственного народа в целом я не стал бы жертвовать собой, морщить мозг, а только для определенной его части, кого можно считать русскими людьми, причем независимо от национальности, — в глазах Кошкина играли злые огоньки, он подлил им полбокала «мартеля», точно это был тот самый квас.

— Мы с мужем в эту категорию не попадаем, — сама утвердила Елена. — Для чего же тогда, позволь спросить, ты вымучил труд своей жизни, для удовлетворения собственного самолюбия, для самоутверждения? — наддала холода в голос Лена.

— Ты филолог по образованию? — будто не знал.

— И что?

— Ты можешь сказать, зачем Пушкин написал «Евгения Онегина»?

— Ну ты спросил!

— Ну ты спросила!

Они произнесли это почти одновременно, как в старые добрые времена. Стали улыбаться и даже потянулись друг к другу. Именно в такие моменты в душах давно расставшихся людей работают машины времени. И такая случается нежная ностальгия, что возвращение неминуемо, если, конечно, не задавит эту ностальгию прагматичный расчет или какая-либо другая страстишка. Лену вернул в зону дебита-кредита мобильный телефон. Он промурлыкал из-под вороха накладных тему из сороковой симфонии Моцарта, правда, не в соль-миноре.

Лена приземлилась:

— Вы сначала разберитесь с грузом, а потом думайте о его хранении. Договариваться с таможней — это ваше дело… — и понесло минут на пять.

Кошкин от скуки и нетерпения выпил еще полбокала коньяка и прилично после бессонной ночи опьянел.

— Так на чем, то бишь мы? — посмотрела на него уже директор магазина, как на инопланетянина.

— Я на машине времени, ты на таможне.

— И зачем она? Ты так и не ответил.

— Я могу вернуть тебя, и, кстати, хотя бы для индивидуального подпольного прочтения второй том «Мертвых душ», хоть и не по душе мне это.

— Я не по душе? — игра такая.

— Возвращать сожженные рукописи, если об этом не просит автор.

— А меня ты, как вещь, планируешь вернуть?

— Как любимую… Как самую любимую в мире женщину.

— Пафоса не надо. Ты, Сережа, все-таки не переболел фантастикой. Это невозможно! Тем более с помощью машины времени.

— Я бы думал также, если б сегодня утром ко мне не вернулся парень из Чечни. Этот майор за одну ночь прожил новую жизнь и из солдафона стал почти философом! Ты не знаешь, что может случиться в твоем прошлом.

— Но так же нечестно, Кошкин! Это как в туалете подсматривать!

— А кто мне только что глаголил о благе для всего человечества? Я ж не таблетки от СПИДа придумал!

— Это точно! Ты можешь придумывать только оружие.

— Это все равно, что упрекать Калашникова в том, что полмира бегает и стреляет друг в друга из его автомата.

— Милый Сережа, давай договоримся, если ты не оставишь своей безумной идеи и решишь вернуться за мной в прошлое, то хотя бы предупреди меня.

— Предупреждаю… — Кошкин встал, аудиенция у директора супермаркета была закончена. Это была не та женщина, к которой он шел утром, к которой он шел всю жизнь.

— Я вынуждена буду сказать об этом Рузскому.

— Ай-яй! Если даже он тебе поверит, как поверит в возможность существования такого прибора, то, что он сделает? Купит тебе машину времени, чтобы ты могла сразиться со мной в прошлом?

— Он может сразиться с тобой в настоящем.

— Если я захочу в него вернуться… Да и сам он ни с кем сражаться не будет, у него для этого целая армия громил есть. Это весь город знает.

— Ты, случайно, в КПРФ не вступил?

— Ты же знаешь, я даже в КПСС не был, потому и не могу похвалиться успехами в приватизации общенародной собственности.

— Ты стал злой, Кошкин.

— Наверное… Прости. Я пошел. Пьян… и спать хочу.

* * *

Вечером они встретились с Дороховым в лаборатории. Майор пришел, хотя в эту ночь не дежурил. Он сразу стал грузить Кошкина деталями вновь разработанной операции по спасению старшего лейтенанта Китаева. Кошкин еще не проснулся и, выплывая из неопределенной задумчивости, остановил его словесную пальбу и рекогносцировку.

— Вась, я тут крепко поразмышлял. Вот ты хочешь спасти Китаева, а чем он лучше рядового Иванова? Или какой-нибудь бабы Мани, которая попала под бомбежку родной российской авиации?

Дорохов замер. Его будто пристрелили на месте. Смысл последующей логики исчез полностью и безвозвратно. Он молча опустился на табурет и достал из пакета неизменную фляжку.

— Выпить надо, — сказал так, словно только что вновь похоронил всех близких и родственников, умерших за последние сто лет.

Выпили по полстакана. Кошкин вдруг подумал, что зачастил с алкоголем, и, вроде как, ему даже нравится это состояние. Машина времени есть, жены нет, сын за границей, зарплата, как у мойщика посуды в Нью-Йорке, что еще делать русскому человеку? Пить!!!

— Наливай, — махнул он Дорохову, и тот разом уловил состояние своего товарища, спасти положение могла только задушевная кухонно-философская беседа, не позволяющая русской интеллигенции провалиться в банальную разнузданную пьянку с тяжелыми последствиями для себя и общества.

— Знаешь, Серега, мне кажется, мы проигрываем локальные войны, потому что упорно считали себя великой державой. При этом мы всегда думали, что великость идет откуда-то: из Кремля, из ядерных центров, из ракетных шахт… В общем — из глубоких тылов. А великость должна исходить из сердца, из мозга каждого! В такой войне тылов не бывает…

— В чем-то ты прав. Но я думаю, что дело тут еще в великом обмане. Например, когда мы воюем с чеченами мы забываем, что воюем с первобытным народом. И дело тут не в пассионарности, любовно выведенной Гумилевым, дело во внутреннем осознании. Ведь еще в девятнадцатом веке они переживали разложение родового строя, а такие процессы требуют не одного столетия. Через это прошли все народы. И появление сотовых телефонов и межконтинентальных ракет не являются катализатором исторического состояния той или иной нации. Неандерталец с автоматом Калашникова и «стингером» на плече вполне возможен, но невозможно, чтобы он начал жить и воевать по правилам кроманьонцев. Но главное: это миф о суверенности. Даже те из них, которые искренне считают, что воют за независимость, не понимают, что, по сути, воют за исчезновение своего народа.