Время лживой луны

– Дагон? – озадаченно наморщил лоб Портной. – Где-то я это имя слышал.

– Еще бы! – усмехнулся Петрович. – Откуда же еще его Тарья узнать могла! Я могу вас спросить? – обратился он к самому Дагону.

– Прошу! – сделал приглашающий жест тот.

– Насколько я себе представляю Дагона, выглядеть он должен иначе. Щупальцы и клыкастая пасть – это, конечно, здорово. Но откуда взялась избушка на курьих ножках и имидж старика-отшельника? Что заставило вас изменить облик?

– Обстоятельства! – развел руками Дагон. – Что же еще? Местным, – он ткнул щупальцем вниз, – тем, что живут на Облонских топях по другую сторону реальности, имя Дагона не внушает ни уважения, ни страха. Так же, как и их предкам. Они вообще не слышали этого имени! А вот Болотный Дедушка для них авторитет. Прежде они мне даже жертвы приносили.

– Человеческие?

– Какое там, – махнул щупальцем Дагон. – У них для этого народу мало… Да и не нужны мне эти жертвы. Мне и уважения довольно… Ну и чтобы за экологией, понимаешь, присматривали.

Глава 16

Макарычев почувствовал, что шест, о который он опирался, будто кто-то вытягивает из его руки. Сержант крепче сжал пальцы, надавил на шест посильнее и, потеряв равновесие, упал. Нелепо и глупо. Как девчонка, впервые попытавшаяся встать на коньки. Когда он поднялся, рядом не было ни шеста, ни его команды. Да и местность вокруг оказалась другая. Было светло, как ясным солнечным днем. Хотя в небе по-прежнему висела большая, желтая, будто нарисованная луна. Пейзаж не имел ничего общего с тем, что должно рисовать воображение, когда речь заходит о болотах, трясинах, топях и тому подобных труднопроходимых местах. Сержант стоял среди зеленого луга, трава на котором доходила ему почти до колен. Над распустившимися цветками – желтые, красные, синие, лиловые, малиновые, голубые, белые – порхали беззаботные бабочки. А трудолюбивые пчелы, не тратя время попусту, озабоченно жужжа, старательно лезли в глубину соцветий. Слева горизонт закрывал невысокий пологий склон. Справа прямо посреди луга стоял длинный стол, накрытый льняной скатертью, белой с вышитыми по краям красными петухами. На краю стола гордо выпячивал блестящее медное брюхо пузатый самовар, ведра на два, из трубы которого струился дымок с запашком вишневых щепочек. Прочие места занимала посуда, приличествующая долгому и богатому чаепитию: чашки, блюдца, ложки, молочники, сахарницы – сахар белый, рафинад, сахар коричневый, кусковой, сахарный песок, – розетки с вареньем – вишневое, яблочное, сливовое, черничное, голубичное, клюквенное, грушевое, персиковое, айвовое, – баночки с джемом – лимонный, арбузный, апельсиновый, малиновый, смородиновый, земляничный, – блюда с баранками, вазы с пряниками, тарелочки с печеньем, подносы с тортами, миски с пирогами… Одним словом – отрада для глаза и радость для пуза. С противоположных концов к столу были придвинуты два кресла, бог знает для кого предназначенные, – глубокие, обитые голубым атласом, с резными спинками и гнутыми подлокотниками. Вдоль одного края тянулась длинная деревянная скамья. С другого края стояли вразнобой стулья – плетеные и крепко сбитые, венские и английские, деревянные и пластиковые, конторские и общепитовские – и табуреты – круглые и квадратные, о трех и о четырех ножках, гладко оструганные и выкрашенные белой масляной краской. А вот чаевничающих за столом было всего трое. Двоих из них Макарычев сразу признал – тщедушного мужичка Антипа в распахнутой телогрейке, со странной, будто драной, шапкой на голове, и подлого попика по имени Иероним, с козлиной бородкой, маленькими глазками и большим серебряным крестом поверх затасканной черной рясы. Между ними на высоком детском стуле восседала смахивающая на карлицу бабулька в голубом платье в крупный белый горох, с кружевными оборочками на рукавах да на шее и в мятом малиновом чепце с широкими краями и длинными розовыми лентами, подвязанными огромным бантом на шее. Увидав эту троицу, сержант тут же схватился за автомат, что висел у него на плече. Ан нету автомата! Штык-нож тоже исчез вместе с ножнами. Вот так! Оружия нет. Спрятаться некуда. Ситуация, что и говорить, хуже не придумаешь. Гнилая, прямо скажем, ситуация. А Иероним держит блюдечко с чаем на растопыренных пальцах, прихлебывает из него, рафинадом прикусывает, да, посмеиваясь, на Макарычева посматривает. Антип квадратный ломоть белого ноздреватого хлеба абрикосовым джемом намазывает и тоже на сержанта косится. Одной старушке-карлице нет никакого дела до вновь прибывшего. Перед ней полная чашка чаю стоит, а она носом клюет, глазки морщинистыми, как у черепахи, веками прикрывает. Странно еще, как со стула не падает.

Антип хлеб джемом намазал, оценивающе посмотрел на него с разных сторон и откусил с угла. Пожевал, задумчиво посмотрел на луну, взял со стола стакан в серебряном подстаканнике и осторожно, вытянув губы трубочкой, приложился к краю. Пил он в самом деле что-то или только делал вид, что пьет, может, кому и известно, Макарычеву же показалось, что стакан был пустой. Держа в одной руке стакан, а в другой бутерброд с джемом, Антип прямо посмотрел на сержанта.

– Ну, что стоишь в сторонке, служивый? В ногах правды нет. Присаживайся, чайку испей.

– Где остальные? – не двигаясь с места, спросил Макарычев.

– А в самом деле, где? – недоумевающе посмотрел Антип на попа.

Никак не ожидавший такого вопроса, Иероним даже чаем поперхнулся. Пришлось Антипу попа по спине постучать, чтобы откашлялся. При этом блюдце, что держал на растопыренных пальцах Иероним, упало на стол, залив чаем скатерть. Откашлявшись и утерев рот ладонью, попик задрал рясу и полой принялся вытирать лужу на столе.

– Не знаю… Не знаю… – не глядя на Антипа, он быстро пожал плечами. – Все были приглашены… Как есть – все! Куда подевались? Не разумею!

– Может, заблудились по дороге? – не раскрывая век, сонно пробормотала карлица.

Антип и Иероним удивленно посмотрели на старушку. Казалось, они ну никак не ожидали услышать от нее хоть слово.

Первым стряхнул с себя оцепенение попик. Он быстро намазал маслом кусок хлеба и сунул его старушке в рот. Та немного откусила и стала меланхолично, как корова на лугу, пережевывать оказавшийся во рту кусок.

– Это Мамаша Рю, – объяснил Макарычеву Антип. – Старейшая представительница нашей общины. Наш, можно сказать, духовный лидер.

– Вообще-то, она отдала богу душу пятнадцать лет назад, – добавил Иероним. – Но тело ее осталось нетленным. И когда господь послал нам свои башни, они воскресили ее.

Услыхав такое, Макарычев завел руку за спину и открыл дверцу кошачьей переноски. Спиногрыз тут же по руке вскарабкался к сержанту на плечо, прижался пушистым боком к уху и заурчал довольно. Беспокойства, обычного в присутствии рипов, кот на сей раз не проявлял. Макарычев потрепал кота по загривку.

– Твой кот молочко потребляет? – Антип поднял со стола молочник. – А то мы и его угостим!

– Котам за столом не место, – сонно изрекла карлица.

– Ничего, ничего, Мамаша, – успокаивающе погладил ее по плечу Иероним. – Он с самого краешку. На уголку.

Макарычев глянул по сторонам. Даже палки подходящей поблизости не было. А корчить из себя крутого с голыми руками – это, понимаешь ли, особая наука, за которую поплатишься скорее, чем освоишь. И все же он повторил свой вопрос. А что ему еще оставалось?

– Я спросил, где остальные ребята из моей команды?

Антип сел на стул, отодвинул в сторону пустой стакан, блюдце и большой заварочный чайник с красным пионом на боку, сложил руки на столе и строго, как судья, посмотрел на Макарычева.

– Давай поговорим, служивый. Просто поговорим. Как мужчина с мужчиной.

– Раньше нужно было говорить. А теперь, говори не говори, всем вам все одно – хана! – Макарычев провел ногтем большого пальца по горлу. – Зарвались вы, придурки. Это, надеюсь, понятно?

– Ну, зачем ты так? – обиженно выпятил нижнюю губу Антип. – Мы к тебе по-хорошему, а ты сразу грозить начинаешь.

Мамаша Рю неожиданно подняла левое веко и посмотрела на Макарычева желтым, с красными прожилками, затянутым слезой глазом.

– Ты сейчас не в том положении, чтобы диктовать условия, – сказала она и снова будто уснула.

– Мамаша Рю права, – кивнул Антип. – Ситуацию сейчас мы контролируем.

– Ты в этом уверен? – недоверчиво прищурился Макарычев.

– А почему нет? – взмахнул руками Антип. – Ну, ты вот, к примеру, понятия не имеешь, где находишься и как тут оказался.

– Зато я знаю, чем все это закончится, – ответил сержант.

– Ну?

– Весь ваш поселок вместе с информационными башнями утопят в болоте.

– Тьфу ты! – с досадой хлопнул ладонью по столу Антип. – Я тебе – про Фому, а ты – снова про Ерему! Я ж тебе русским языком говорю: сядь за стол, – Антип привстал и указал на скамейку по другую сторону стола, – выпей чаю, – он подтолкнул блюдце с чашкой к месту, где, по его представлению, должен был сесть Макарычев. – Съешь рогалик! – он схватил, показал сержанту и снова бросил в плетеную корзиночку румяный, обсыпанный маком бублик. – И поговорим спокойно. Обсудим наши проблемы… Зря мы старались, что ли, в самом-то деле!

Антип, будто ужаленный, сорвался с места, подбежал к самовару, снял с него трубу, сдернул с ноги сапог и, надев его на самовар, принялся раздувать угли.

– Не стоит ломать пальцы, когда в том нет нужды, – увещевательным тоном обратился к Макарычеву отец Иероним. – Ну, в самом деле, мы же нормальные люди, а не коммунисты. Попробуем договориться по понятиям.

– Ты, отец святой, часом, зону не топтал? – насмешливо глянул Макарычев.

– Топтать не топтал, – сделал отрицательный жест рукой попик. – Но фильмов про тюрягу много видал. Их ведь цельными днями по телевизору только и крутят. Так что выбор-то у меня, как у телезрителя, небольшой – либо про бандюков, либо передача «В мире животных».