Время Перемен

— А Узвар сегодня нехило так перессал! — весело бросил Верт. Они с Грисвольдом тихонько расхохотались, — Видать, боится, что его спихнут с вершины в могилу. Ты как, Тром, пойдёшь за первым местом? — Тром молчал, — Пойдёшь, по глазам вижу. За будущего первого из Великой Сотни!

«Что он там понимает по глазам? Я сам последние пять минут не могу понять, куда они смотрят! Но, проклятье, как не выпить за это?»

К нему спешила молодуха с кувшином. И сейчас он точно знал, куда смотрит. На вырез платья.

— Кто это такая? — слова вылетели сами.

— Новая кухарка. Что, хочешь оказать ей честь? — Грисвольд задорно толкнул его в плечо, отчего Трома сильно качнуло в сторону, — Я бы и сам не прочь, но, видят предки, сегодня твой день!

— Она за той дверью, — тихо сказал Верт, пальцем указывая вглубь корчмы.

Плохо соображая, что делает, Тром нетвёрдой походкой направился к двери. Сразу за ней стояла та самая молодка:

— О, вождь! Не ожидала вас здесь увидеть!

Она смущённо смотрела на него, оторвав одну руку от кувшина и не донеся до лица, будто хотела что-то сделать, но так изумилась его появлению, что застыла.

Тром не любил ходить вокруг да около:

— Я решил оказать тебе честь.

— О, — она смущённо опустила глаза.

— Где здесь подходящая комната?

Кудряшка развернулась и пошла по коридору. Тром поплёлся за ней. Она открыла дверь в одну из комнат, где валялся всякий хлам, а с одной стороны оказалось подобие спального места на полу, поставила кувшин, и, пройдя вперёд, призывно дёрнула бёдрами, одновременно подтянув платье вверх.

Через пять минут его таз с энергичными шлепками стукался о её ягодицы. Тром пыхтел, молодка сладко постанывала, упершись одной рукой в пол, а другой в стену и прогнувшись в пояснице. Тром поддал темпа, чтобы постепенно переходить к завершению, но выпитое кружило голову и сильно мешало. Он задвигался ещё активнее, напрочь игнорируя боль под повязкой.

«Вот, уже близко, сейчас…» — но перед самым концом что-то лопнуло в ноге. Сквозь отчаяние он почувствовал боль и то, как быстро промокают штаны, напитываясь кровью.

Тром слабел. Вялой рукой подтянул штаны и пошатнулся, удержавшись за стену. Молодка вопросительно посмотрела на него.

— Найди… бабу боли, — вяло сказал он ей и привалился спиной к стене, не в силах подняться. Кудряшка выбежала из комнаты, а Тром с минуту недоумевал, как мог допустить всё это. Он почти обессилел и почти протрезвел, вялыми руками скомкал угол одеяла — единственное, до чего мог дотянуться, и прижал к ране.

Дверь резко отворилась, ударив стену. Внутрь влетел Марк, за ним — тощая девчонка с длинной косой.

— Да, это он, что делать? — торопливая скороговорка дылды выдавала волнение.

— Несём к очагу, здесь слишком темно.

Верзила взял его за подмышки, а девка ухватила за ноги, но не донесла и до порога, упустив от тяжести.

Ноги ударились об пол, разбрызгав немного крови. Марк, кряхтя, поволок Трома по коридору, прочерчивая его пятками тонкую красную линию, положил на пол возле очага. Бабы разбежались от него, как стая перепуганных воробьёв.

— Кухарки! Принесите ещё свечей и тёплой воды! — тонким, но уверенным голосом сказала девка.

— Делайте, что сказано! И быстро! — взревел Марк.

Бабы засуетились, собирая нужное, а худая девка сняла котомку с плеча и начала вытаскивать оттуда крохотные ножички, жгуты, прищепки и прочие вещи из избы боли. Быстро разрезала штанину. «Вторые штаны за сегодня испортил» — почему-то огорчился этой, самой меньшей из проблем, Тром. Девка убрала старую повязку, насквозь промокшую от крови… И мучения продолжились, совсем как несколько часов назад в избе. Он протрезвел почти сразу.

— Половина швов разошлась. Сотник, стяните рану, я наложу новые, — из-за дурноты голос звучал глухо, как сквозь стену.

Марк склонился над ним и соединил края раны. Девка накладывала новые швы, периодически промокая кровь.

— Как можно праздновать с такой раной? Почему он не послушал бабушку?

— Гордый. Не хочет показывать собственную слабость. И очень хочет отметить великую победу. Я давно понял: чем больше с ним споришь, тем сильнее он стоит на своём.

— Ночные утехи тоже из гордости? Как ему такое только в голову пришло? Комад был лучше… — зло сказала девка.

Тром почувствовал мокрое на лопатках. Хотел посмотреть, но сил не хватало даже поднять голову. «Наверно, кровь дотекла» — блуждая глазами по потолку, отстранённо подумал он.

— Сотник, не загораживайте мне свет.

Марк двинулся в сторону, неаккуратно задев рану. Ударила боль. Так сильно, что заломило в висках. Тром провалился в бездну.

***

Протяжный стон достиг его ушей. Тоненький, как у девчонки. Тром открыл глаза и сощурился от яркого света. Повертел головой — большие окна, утренний свет, высокая кровать.

«Не кровать — койка. Я в избе боли. Опять» — понял он.

Стонал парнишка со сломанной ногой. Потные волосы приставали к его лбу и слиплись на затылке, тело укрыто покрывалом. Вождь повернул голову в другую сторону. На такой же койке, около стены, лежал бородач и смотрел в потолок пустым взглядом, из-под покрывала торчал обрубок руки, замотанный тряпками.

— Эй, воин, как тебя звать? — окликнул Тром бородача.

— Я больше не воин. И в охотники вряд ли сгожусь. Был десятником. Теперь — не знаю. Пастух? Холуй? Попрошайка?

— Что случилось? Расскажи…

— Не очень-то охота. Но кто я такой, чтобы спорить с вождём, да? Был десятником Комада… Много чего хорошего он сделал для меня и моей десятки. Победы в приграничных битвах. За семь лет я потерял лишь одного воина, представляешь, вождь? Нужные задачи, достойная плата… Вот я и решил проводить его на небо бутылкой хорошей браги. Сел один на холме, что напротив корчмы, и надрался как следует! Потом этот высокий из Великой Сотни — Марк, кажется — с ещё двумя воинами, пробежали мимо. Тебя тащили, вождь. Ну и девка эта хмурая с ними. Следом народ из корчмы повалил. Десятник какой-то пьянющий меня увидел. «Вали, мол, комадова приблуда, пока пинка не дали» — говорит. Я ему: «Ты кто такой, чтобы решать?». А он мне: «Решает лучший». Ну вот и выяснили, значит, кто из нас лучший. По пьяной лавочке-то оно, конечно, не считается — я законы знаю. Но никто останавливать не стал. А мы сами и не вспомнили. Эх… им бы оставить меня там, на холме. Да парнишка один выскочил, обрубок стянул и сюда отнёс. Всю жизнь секирой махал, теперь в пастухи… тьфу!

— Хватит ныть. Никто не заставлял тебя сражаться. Мог просто признать его право лучшего или умереть в бою. Если не сделал первого — ты дурак, что не умеет оценить собственного мастерства и мастерства врага. Не сделал второго — трус! Получается, ты и то, и другое! Иди в пастухи, или утопись в Чёрной реке — всем плевать! Но не смей разносить это нытьё, как заразу, иначе я сам придушу тебя! — разгневался Тром.

Тром злился на безрукого воина. «Я победитель» — внушал он себе. «Всегда верно оцениваю мастерство. И, если этот момент настанет, уж мне-то хватит духу умереть в бою». Два раза за сутки очутиться в избе боли — это и так портило настроение. Вдобавок после того, что рассказал однорукий, вождь почувствовал себя уязвимым. Часть отчаяния бородача передалась и ему, будто он не был великим воином — четвёртым из Великой Сотни, самым молодым вождём, всегда уверенным в своих силах. И Тром бесился от этого. Что-ж, бородач вполне годился, чтобы вылить на него злость.